Больше всего Николая Александровича тревожило положение с радиологическим корпусом; слова Белозерова крепко застряли в памяти. Вересов не был специалистом-радиологом, а Жарков, которого он несколько раз пытался вызвать на откровенный разговор, угрюмо отмалчивался. Наконец эта игра в молчанку Николаю Александровичу надоела. Он привез Жаркова и заведующего лабораторией жидких изотопов Шутова на стройку и сказал:
— Вот что, братцы, радиологический корпус — ваше будущее хозяйство. Показывайте, что здесь хорошо и что плохо. Учтите, если недостатки вылезут потом, когда корпус примет госкомиссия, я с вас шкуру спущу.
Жарков блеснул очками, вскинул острый подбородок.
— Извините, Николай Александрович, один нескромный вопрос. Это правда, что вы — старый друг Федора Владимировича Белозерова?
Вересов пожал плечами.
— Уж куда старше. Вместе в школе учились, в академии, две войны вместе прошли… Простите, Игорь Иванович, но я не понимаю, какое это имеет отношение к моему вопросу?
— Самое прямое, — резко ответил Жарков. — Если вы — его друг, тогда нам не о чем говорить. Заявление об увольнении я могу вам подать через несколько минут.
Вересов побелел.
— Как вы смеете так со мной разговаривать! — с трудом сдерживая охватившее его бешенство, негромко произнес он. — Мальчишка!.. Что вы знаете о нашей дружбе?! Белозеров спас меня от смерти, когда под Шепетовкой в меня всадили полкило железа. Мы с ним последний сухарь пополам делили и валились от усталости у операционных столов. Какое вам дело до всего этого, если речь идет совсем о другом. Не хотите работать — убирайтесь, свет клином не сошелся. Хотите — не выкручивайтесь, излагайте ваши претензии, для этого я вас сюда и привез, а вовсе не для того, чтобы вы вмешивались в мои отношения с Белозеровым.
— Ах, так! — Игорь Иванович сдернул очки, и Вересов увидел, что у него тонкое мальчишеское лицо, злое и непреклонное. — Тогда извольте меня выслушать! Я был против этого корпуса, когда стройка еще только начиналась. Я сто раз говорил Белозерову, что проект безнадежно устарел, что в институте, который задуман как современный научный центр, который должен вобрать в себя все достижения науки и техники, такой радиологический корпус — издевательство. А он смеялся и называл меня мальчишкой, как вы. Между прочим, я не мальчишка, мне тридцать два года, и я кандидат медицинских наук и старший научный сотрудник.
— Конкретно, — оборвал его Вересов. — Говорите конкретно, в чем вы видите недостатки проекта.
Жарком кивком отбросил на затылок волосы и надел очки.
— В том, что корпус рассчитан на устаревшее оборудование, на маломощные кобальтовые пушки. Это — даже не вчерашний, а позавчерашний день радиологии, наша промышленность уже выпускает установки «Луч» и «Рокус», они значительно мощнее. Ставить сюда старье — все равно, что в век авиации возить почту во Владивосток на ямщицких тройках.
— Кто ж вам мешает поставить новые установки?
— Кто мешает?! — взвился Игорь Иванович. — Вот эти каньоны мешают, эти ущелья, из специального бетона, поставленные для радиационной защиты. Сквозь них ни «Луч», ни «Рокус» просто не протащишь, не те габариты. И фундаменты не на них рассчитаны, а на старье, и сама защита не рассчитана на такие мощные излучения. Вот что мне мешает.