— Ваше право. — Министр свел к переносице соломенные стрехи бровей. — Однако, прежде чем это сделать, я вам советовал бы хорошенько подумать.
— Я все продумал, теперь нужно решать, — медленно проговорил Вересов. — У меня нет другого выхода. Мы строим крупный научный центр, а не фабрику по производству детских игрушек. Науку нельзя делать на устаревшем оборудовании, вы это прекрасно знаете. Разрешите идти.
— Идите, — сказал министр и с любопытством посмотрел ему вслед. — Резвый полковник, — пробормотал он, — резвый… — И нажал на кнопку звонка. — Пригласите ко мне Белозерова.
Захватив записку Жаркова и поправки к проекту, Николай Александрович отправился в райком партии.
Первый секретарь райкома Иван Харитонович Азема в недавнем прошлом преподавал в школе историю. Невысокий, круглолицый, с маленькими, широко расставленными глазами и оттопыренной нижней губой, придававшей его лицу недовольное, обиженное выражение, он сохранил в себе не частое по нынешним временам умение слушать собеседника. С кем бы ему ни приходилось говорить: с министром или директором крупного совхоза, с механизаторами в колхозной мастерской или доярками на ферме, слушал он всех одинаково внимательно и сосредоточенно, стараясь вникнуть в мельчайшие детали и оттенки. Обычно он избегал перебивать людей репликами и вопросами, не смущал нетерпеливыми жестами и покровительственной улыбкой: мол, говори, говори, знаем мы, что ты скажешь, не рисовал на бумаге кораблики, не барабанил пальцами по столу; склонив голову к левому плечу и подперев ее рукой, он слушал. На все звонки его помощник в приемной отвечал: «Иван Харитонович занят. Соединю, как только освободится».
Это умение слушать необычайно располагало к Аземе людей, создавало вокруг него атмосферу доверия и доброжелательности. Даже когда он отказывал в каких-то просьбах, не принимал объяснений, не соглашался с чужим мнением, все знали, что секретарь не пропустил ни одного обстоятельства, все взвесил, обдумал и учел. Вместе с тем он совершенно не выносил краснобайства, пустопорожнего, выспренного суесловия, решительно обрывал болтовню.
По-военному суховатый и немногословный, Вересов Аземе понравился. Доводы и расчеты, которые он приводил, были убедительны.
— Оставьте мне ваши бумаги, Николай Александрович, — сказал он. — Разумеется, если новые установки принесут больше пользы, нужно ставить их. Попробую уговорить вашего министра.
— Это надо сделать незамедлительно, Иван Харитонович, — встал Вересов. — Каждый лишний день — это лишние расходы. Работы идут полным ходом.
— Понимаю. — Азема сделал пометку на календаре. — Завтра я вам позвоню.
«Только онкологического института с его проблемами мне и не хватало, — подумал он, проводив Николая Александровича до дверей своего кабинета. — Хлеб и мясо, молоко и ремонт тракторов, посевная, уборочная и — кобальтовые пушки…» — Иван Харитонович зябко повел плечами и потянулся к телефону.
Вернувшись в институт, Вересов вызвал Жаркова.
— Найдите подрывников. Пусть рассчитают, можно ли взорвать каньоны и фундаменты, не повредив здания.
Игорь Иванович с любопытством посмотрел на директора.
— Вы их переубедили?
— Пока нет, но думаю переубедить.
— А если не удастся?
— Ну что ж, поставим перед фактом.
— Но ведь это… — Жарков снял очки, прищурил близорукие глаза и усмехнулся. — Николай Александрович, я… Я действительно вел себя как мальчишка. Примите мои извинения.
— Послушайте, — разозлился Вересов, — убирайтесь ко всем чертям и не мешайте работать.
— Есть, убираться ко всем чертям! — весело ответил Игорь Иванович и с восхищением цокнул языком. — Отчаянный вы, оказывается, человек, товарищ директор, не сносить вам головы.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — уже мягче проворчал Николай Александрович.
Назавтра к концу дня ему позвонил Азема.
— Плохие новости, Николай Александрович, — сказал он. — Министерство категорически возражает против переделок. Напирают на то, что поправки к проекту еще не утверждены, а поскольку дело связано с радиационной опасностью, всякие самодеятельные перестройки запрещены категорически. А вдруг перед утверждением в эти поправки внесут новые поправки, а у нас уже все будет сделано, что тогда? Снова взрывать? Снова — сроки, деньги? Доводы серьезные. Что вы на это скажете?
— То, что вам сказал бы любой студент-физик, — резче, чем он того хотел, ответил Вересов. — Что период полураспада радиоактивного кобальта немногим более пяти лет. А раз мы знаем энергию излучения, рассчитать толщину средств защиты от проникающей радиации — задача не такая сложная, чтобы к ней нужно было возвращаться. Расчеты проверены моими специалистами и не вызывают никакого сомнения. Я не враг формальностей, часто они необходимы, особенно в нашем деле. Но это уже не формальность, а, извините, формализм.