Проработав в институте пять лет, Мельников нажил себе авторитет знающего исследователя-диагноста (на консультацию к нему, случалось, привозили препараты из других клиник), но друзей не нажил. Врачей отпугивали его цинизм и высокомерие: Вячеслав Адамович держался так, словно мог сказать: «нет!» в любую минуту, а его молчание зависит только от его доброй воли. Ощущение безграничной власти над чужими репутациями и чужими судьбами наполняло его презрением к людям, а сознание, что он не употребляет эту власть во зло, — повышенным уважением к самому себе. И если дома Юля помыкала им, то на работе он отыгрывался, заставляя иронически-насмешливой улыбкой теряться и бледнеть опытных хирургов.
У Мельникова была неприятная манера смотреть во время разговора собеседнику прямо в глаза. Манеру эту можно было легко объяснить особенностями его профессии: каждый день Вячеславу Адамовичу приходилось четыре — пять часов просиживать за микроскопом. В лаборатории работала в основном молодежь, заведующий тщательно контролировал каждый диагноз, поэтому вместо девяти — десяти препаратов в день ему порой приходилось просматривать до двадцати — тридцати. Но даже зная это, люди все равно морщились и отворачивались: стекла очков поблескивали, как линзы микроскопа, взгляд за ними казался холодным и недоверчивым, а кому нравится ощущать себя амебой или думать, что собеседник знает о тебе куда больше, чем ты сам.
Он не был пьяницей, бабником и наушником.
Он не был честолюбцем и карьеристом, рвущимся к высоким степеням и званиям. Трезвый и расчетливый во всем, кроме любви к Юле и к аквариумным рыбкам, Мельников давно поставил себе пределом положение, которое занимал в институте. Когда работаешь у секционного стола, начинаешь совсем иначе смотреть на жизнь, на каждый ее неповторимый миг, на радости простые и доступные.
В ссору Белозерова с Вересовым Вячеслав Адамович не вмешивался, оба были ему достаточно безразличны. По-человечески он жалел тестя: столько труда, надежд, и все впустую. Однако, он и пальцем о палец не ударил бы, чтобы поддержать Федора Владимировича в его борьбе с директором.
Тихая и размеренная жизнь Вячеслава Адамовича была нарушена самым неожиданным образом.
Утром он просматривал препараты в лаборатории. Все шло своим чередом: предметное стекло, включенная подсветка, винты бинокулярного микроскопа, установленного на многократное увеличение… Общий план, укрупненные детали. Препарат костного мозга № 1479. Больной Заяц, Фома Фомич, пятидесяти семи лет. Скончался неделю назад. Смерть наступила от острого перитонита, развившегося в послеоперационный период и осложненного пневмонией.
Мельников хотел уже отложить стекло и приняться за другое, когда группа клеток привлекла его внимание. Он переключил микроскоп на более сильное увеличение. Теперь уже перед его глазами были не группы клеток, а частицы отдельной клетки. Одной, другой, третьей…
Вячеслав Адамович вышел в коридор покурить.
Нет, думал он, не может быть. Я просто устал, и потом — опять Юля уехала в Брест с туристами, вот и мерещится черт знает что. Но почему так мало клеток, репродуцирующих кровь? Нет, не может быть…
Лаборантка Галя принесла историю болезни Зайца. Мельников выхватил толстую книжку у нее из рук, не поблагодарив, и принялся торопливо листать. Галя удивленно вздернула выщипанные брови: на Вячеслава Адамовича это было не похоже. Но он не обратил на нее внимания. Он уже нашел то, что искал, и у него сладко и тревожно заныло сердце. Больному сразу после операции ввели сто пятьдесят милликюри радиоактивного коллоидного золота. Оперировал и вводил Сухоруков.
Он снова вернулся к микроскопу. Препарат № 1480. Картина опустошения еще четче, еще отчетливее. Препараты №№ 1481–1489. Хватит. Больше нет сил.
Он сидел, опустошенный, как срезы тканей на замороженных и окрашенных препаратах. Его окликали — не оборачивался. Звонил телефон — не поднял трубку. «Тише, — шепнула смешливая Галя, — Чапай думу думает!»
У всех сразу же нашлись срочные дела в главном корпусе. Лаборатория опустела. Раз-другой прогремел звонок, выпуская людей, и стало тихо. Только из крана капала вода: кап, кап…
Мельников снял очки и потер ладонями лицо, красную дужку на переносице. Вот и пришел твой час. Тебе не кажется, что ты ждал его все эти годы? Боялся — и ждал. Ждал — и боялся. А его все не было. Так долго, что ты уже вообще перестал верить, что он придет. Вот и пришел твой час…