Погоди, остановил он себя, что с тобой? Ты что, прикидываешь, стоит тебе выручать Сухорукова или нет? Не замараешься ли, если сейчас промолчишь? Ты это прикидываешь? Но ведь это мерзость, слышишь, ты?! Ты же всю жизнь считал себя честным человеком. Тебя могли называть циником и педантом, но никто и никогда не мог назвать тебя человеком бесчестным, никто и никогда. И ты сам себя — тоже. Тебе нужна покупная дружба? Хорошо, вы будете молчать, когда Маша принесет вам два стакана коньяка на блюдечках, с чайными ложечками, но о чем вы будете молчать? Думать-то вы будете, мозги не выключишь, как надоевший телевизор, этим выключателем не покомандуешь. И он будет сидеть и презирать тебя, только к его презрению добавятся страх, холуйская благодарность и ненависть, а к твоему — сытое торжество и барская снисходительность. Два подонка, два преступника будут сидеть и распивать коньяк — зачем? Чтобы побыстрее забыть? Но это не зальешь никаким коньяком, это вам обоим помнить до смертного часа, никуда вы от этого не денетесь. Ты убежден, что Заяц погиб от лучевой болезни, вызванной введением препарата? Убежден. Чего же ты дергаешься? Выполняй свой долг. Ты не судья и не палач, ты — главный патоморфолог института. Выполняй свой долг.
А что такое долг, спросил он себя, что такое долг, честь, совесть, мораль, — что это такое? Слова… Узда, которую общество надело на людей, чтобы держать их в повиновении. Свод когда-то и кем-то придуманных правил. Почему они должны определять каждый мой поступок? Кто я — человек или автомат с заранее заданной программой? Слова… А Сухоруков и Вересов — живые люди. Живые люди, но завтра им будет хуже, чем Зайцу. Зайцу уже все до зеленой лампочки: ни радости, ни горя, ни печали… Радость, горе, печаль — это для живых. И потом, смотри, что получается. Хочешь ты этого или нет, но объективно ты играешь на руку Белозерову и Ярошевичу. Оба теперь живы одним — отомстить. В шумихе, которая поднимется, Федор Владимирович утопит Вересова и Сухорукова, как слепых котят, а вместе с ними на дно пойдет и статья о новом варианте операции на надпочечниках: кто ее в такой ситуации станет рассматривать? Кто им поверит, кто?.. Скажут, что это — такое же жульничество, как с золотом. А ведь работа интересная, ты знаешь, она же делалась на твоих глазах, и результаты проходили через твои руки. Это — не экспериментальное золото, непонятно зачем введенное людям, это — открытие, а теперь его засунут на несколько лет в далекий ящик, Федор Владимирович спокойно защитится, и сотни хирургов будут усердно осваивать метод, который уже сегодня ничего не стоит. Не потому что плох, потому что есть лучший, а лучшее, как метко заметил какой-то юморист, — враг хорошего. Вот альтернатива: с одной стороны Заяц, который и так был обречен, и двое талантливых врачей и ученых: Вересов и Сухоруков, а с другой — злобные и торжествующие недоумки: Белозеров и Ярошевич. Нет, будь справедлив, — Белозеров не недоумок. Умен. Деловит. Настойчив. Но — бесталанен и не может с этим примириться. Вот альтернатива — выбирай.
А почему я, собственно, должен выбирать, подумал он. Выбирать — это всегда терять. Вересов выбрал — и потерял Белозерова, Белозеров выбрал — и потерял Вересова. Легко им было? Ведь они вместе столько соли съели — никаких зубов не хватит. Вересова это не остановило, что же останавливает меня? Что мой дорогой тесть расправится с обоими моими руками? Моими руками… Болтовня это, рефлексия. Есть факт: Заяц и лучевая. От этого факта никуда не уйдешь; какую дымовую завесу из слов и рассуждений не напускай, факт останется фактом, и ты доложишь о нем на клинической конференции, даже если за этим фактом стоит честолюбие Белозерова, упорство Вересова, трагедия Сухорукова и злорадство Ярошевича. Ты не прокурор и не судья, ты констататор фактов, сейсмограф, регистрирующий землетрясения: какое дело сейсмографу до погибших людей, до разрушенных домов, до погребенных надежд; скорбь, горе, радость для него не более чем движения самописца, вычерчивающего на ленте кривые и прямые…
— Молодой человек, приехали, — услышал он голос кондукторши и поднял голову. Автобус стоял на конечной, все уже вышли и толпились возле проходной. Женщина с яблоками, часто оглядываясь назад, что-то рассказывала вахтерше: видимо, как ее напугал этот бородатый сумасшедший. — Сейчас в город пойдем, — сказала кондукторша. — Так что, ежели вам сюда, то прошу выходить.
Из бокового входа выскочила Ниночка Минаева. Помахала рукой, торопливо засеменила в буфет. Обедать или за сигаретами?.. А у меня сигареты есть? Есть. Ну и ладно.