Нифагина прижала руки к груди.
— Андрей Андреевич, — прошептала она, и глаза у нее стали круглыми от ужаса. — Андрей Андреевич, как я… Как я могла подписать такое требование на препарат? На препарат, который предназначен для испытаний на животных…
— Не волнуйтесь, Татьяна Терентьевна, вы ничего не подписывали. — Сухоруков повернулся лицом к залу. — Товарищи, погодите, сейчас я вам все объясню. Только сначала успокою Татьяну Терентьевну. Вы подписали мое требование на препарат, но я сознательно не указал в нем, что препарат предназначен для лабораторных испытаний. Иначе вы бы его, разумеется, никогда не подписали. А я хотел этого Зайца вытянуть, и другого выхода у меня не было. Теперь послушайте, чем отличается новый препарат от старого, который мы уже вводили достаточно широко, который признан в качестве лечебного средства всем миром. Радиологическая характеристика у них абсолютно одинакова, это легко проверить по паспортам и накладным на каждую фасовку. В чем отличие? В том, что старый препарат готовился на иной коллоидной основе, на желатине, а новый — на пектине и декстрине. — Он перевел дыхание. — Вы же все врачи, вы знаете, что и пектин, и декстрин вводятся людям уже много лет. Почему он лучше старого? Потому что желатина — это белок, она может вызвать нежелательную реакцию в организме. Применительно к Зайцу мы опасались цирроза печени, Заяц был пьяницей, его печень могла не выдержать. Пектин и декстрин ей ничем не грозили. Мы провели широкие лабораторные испытания и убедились в абсолютной безопасности препарата. Правда, Фармакологическим комитетом он еще не утвержден, вот почему золото присылают со штампом: «Для лабораторных испытаний». Из института биофизики, где препарат создан, нам сообщили, что он готовится к утверждению, и мы начали его вводить.
— И убили человека! — непримиримо сказал Ярошевич.
— Вы не имели права этого делать, — покачал головой доктор Гаевский. — До утверждения… это же уголовщина. За это судят.
— Я не боюсь суда. — Голос Сухорукова звучал все так же ровно и спокойно, хотя все видели, что весь он напрягся, как боксер на ринге. — Я убежден, что заключение Мельникова, даже подтвержденное профессором Чемодуровым, ошибочно. Заяц умер не от лучевой болезни, а от перитонита, развившегося в послеоперационный период и отягощенного пневмонией, как записано в диагнозе.
О Мельникове все забыли. Он стоял за кафедрой и молча протирал платком свои очки. Протер, надел, собрал препараты.
— Я могу быть свободен, Татьяна Терентьевна?
— Да, свободны, — вздохнула Нифагина. — Вот что, товарищи, сейчас мы ни до чего не договоримся, а всех нас ждут больные. Дело слишком сложное, чтобы решить его здесь, думаю, им будет заниматься специальная комиссия. Я вас об одном прошу, — она судорожно сжала пухлые руки, — я вас умоляю: воздержитесь от разговоров и обсуждений. Не дай бог, узнают больные, это же будет сплошной кошмар!
Бедная Татьяна Терентьевна… Она и сама не верила, что можно воздержаться от разговоров и обсуждений. Слишком силен был взрыв, чтобы эхо от него удержать в прямоугольной коробке зала; как круги по воде, оно пошло разбегаться по ординаторским, лабораториям, комнатам научных сотрудников, манипуляционным, врачебным кабинетам, опасливо обтекая палаты больных, а вечером выплеснуло в город.
2
Возбужденно перешептываясь, врачи белой неспешной чередой потянулись из конференц-зала в коридор.
— О присяге, о присяге забываем! — разглагольствовал в проходе Ярошевич, окруженный толпой молодых ординаторов. — Вон она, голубушка, на стене висит, между прочим, не для украшения, не для мебели! Ясно сказано: «Беречь и развивать благородные традиции отечественной медицины, во всех своих действиях руководствоваться высокими принципами коммунистической морали!» Высокими принципами коммунистической морали, а не безответственным экспериментаторством!
— Закрой поддувало и не сифонь! — раздраженно крикнул Заикин. — Не спекулируй высокими словами, они не про тебя писаны.
— Как вам не стыдно, Заикин! — возмутилась Катя Боброва из химиотерапии. — Павел Петрович защищает честь медицины, а вы его шельмуете! И вообще — выбирайте выражения.
— Пардон, мадам! — Заикин широким жестом сдернул очки. — Попросите этого защитника рассказать, как он изучал отдаленные результаты оперативного лечения рака желудка. Пусть соотнесет высокие принципы коммунистической морали с собственным свинством, клянусь вам, честь медицины от этого только выиграет!
— Не зарывайся, Жора! — густо побагровел Ярошевич. — Смотри, как бы и тебе мозги не вправили. Твоя возня с гипертермией — она ведь, насколько я знаю, пока тоже в институтских планах не числится, а денежек уже сожрала порядком…