Эта игра требует ловкости и смекалки. Но она настолько хорошо работает, что в ближайшее время мы не намерены от неё отказываться.
Гса невольно присвистнул. Гульхен рассмеялся. Хотите маршмелату?
- Что касается тебя, мой дорогой Гсаша. Тут, дело гораздо тоньше. Слишком быстро ты взлетел, слишком многое увидел. Нужно было проверить, как сильно это на тебя повлияло. Проверка твоей лояльности. Но лояльности не режиму, а своим гномам, тем, кто дорог тебе, тем, кому ты всем обязан.
Элек придумал этот чертовски красивый план. Прости, но я тоже хотел посмотреть, что ты выберешь.
- И почему же тогда он верен, мой выбор? Ведь я предал маршала?
- Он верен не потому, что ты предал маршала, а потому, что маршал для тебя никто. Некая условная величина за скобками. Поверь, мы тут, конечно, всесильные товарищи, но ведь есть и другие соблазны.
Вдруг однажды какой-нибудь шутник захочет сыграть с тобой по-крупному. Запомни сегодняшний выбор. Он самый верный. Всегда держись своих, чего бы тебе это не стоило. И чего бы тебе не пообещали взамен. Понял?
- Так точно.
- Ну, ну. Никакого официоза. Теперь ты член семьи, член государственного совета. В этом кабинете решается судьба республики. Мы познакомим тебя и с другими участниками. Ты удивишься, некоторые из них будут в скромных чинах, другие, напротив. Но того, кого ты здесь не увидишь можешь никогда не воспринимать всерьез. Вся политика решается в этом кабинете.
- Я понял, товарищ Элькион.
- Просто Элек. Здесь мы опускаем формальности. И ты будешь таким же, как мы, равным среди первых.
- Но дядю-то я могу звать дядей?
- Стервец не утратил возможности шутить, а с него выйдет толк, Роби, выйдет.
Матиуш спал, когда его грубо потрясли за плечо. Коё-как разлепив веки, он увидел перед собой мерзкую рожу могучего орка. Тот жестом показывал, нужно идти. Матиуш собрал немудреный скарб и двинулся в ночь. Они прошли посты погонщиков.
За околицей каторгона их ждала Литисия Марке. Головная была спокойна, она жестом отпустила орка и повела Матиуша за собой. Света не зажигали, ни свечечки, ни кристаллика.
- Запомни, мой возлюбленный царь. Всё, что ты здесь видел, как и прежняя жизнь должна исчезнуть из памяти.
- Я это понимаю, госпожа.
- Хорошо. Кроме того, ещё раз подчеркиваю, никаких монархических титулов. В жизни каждого из вас этот период закончился.
- Да, миледи, я не стану компроментировать ни вашего брата, ни господина Тинко. Они мне очень помогли. Надеюсь, теперь мой черед стать им полезным.
- Все правильно, Матик.
Они дошли до короткой площадки. Здесь, под сенью маскировки, стоял дау с погашенными габаритными огнями. Но моторы тихо урчали, машина была готова к взлету.
Матиуш напоследок повернулся к орочьей бабище и посмотрел с глубочайшей признательностью.
- Иди, мой Масик. Лети к мальчикам. А бедная Летка как всегда останется одна.
- Спасибо, миледи, спасибо за вашу доброту.
Врезала бы я тебе, сволочь человеческая. Да, жалко, ты ж рассыпешься.
Из кабины нетерпеливо махнули рукой. Матиуш подбежал к Летисии и поцеловал её в губы. Она недоверчиво отпрянула, но было уже поздно. Краткий миг наполнил сердце принцессы забытым, холодным счастьем.
А затем Матиуш, держась за поручень, забрался в корабль. Тут же маленький небесный чёртик сорвался с места и побежал на взлёт. Метров через семьдесят машинка плавно оторвалась от земли.
За капитанским, левым сайдстиком сидел невысокий человек. Он коротко кивнул Матиушу и сосредоточился на полёте. Бывший каторжанин с чувством облегчения наблюдал, как позади исчезает мерзкий, проклятый Кувер.
Император задумчиво рассматривал панораму весеннего, цветущего сада. Уже давно цветы и деревья не вызывали в его душе радости. Жилина прошелся по короткой алее и остановился у небольшого озерца. Сегодня был особый день. И эта мысль так случайно и так остро пронзила его величество, что остальные думы отошли на второй план.
Сегодня и впрямь был особый день. День рождения единственной дочери. Но, конечно, не наследницы. По всем правилам и канонам император даёт клятву безбрачия. У него просто физически не может быть детей. Но у Жилины была дочь.
Которой именно сегодня должно было исполниться двадцать два года. Если бы не близорукость и надменность императора.