Результат Володиной агитации был поразительный. Как только выяснилось, что дело идет не об улучшении питания, а о тяжелой работе, число выдающих себя за коммунистов сразу сократилось с пятисот семнадцати до пятидесяти девяти. Еще позже оказалось, что действительных членов нелегальной Венгерской коммунистической партии среди них было всего двенадцать человек.
Когда объявилось целых полтысячи «коммунистов», Володя не только изумился, но и растерялся. А после того, как их осталось всего пятьдесят девять, он огорчился и растерялся еще больше.
— Что можно сделать с такой горсткой людей, Йожка?
— Многое! — ответил лейтенант Тот. — Очень многое! На пути к нам находится автоколонна с продовольствием и медикаментами. Лишь только она до нас доберется, мы сможем тогда накормить всех. Первые машины можно ждать в любую минуту. Но для них требуется расчистить дорогу.
— Уж не думаешь ли ты, что для такого дела хватит пятидесяти девяти человек?
— Этого, конечно, мало. Но надо приступить к работе с теми, кто есть. Ничего умнее все равно не придумаешь.
Лейтенант Олднер собрал тех военнопленных, которые продолжали называть себя коммунистами даже после того, как им сообщили, что придется здорово попотеть. Вот что он сказал им. Три автоколонны с продуктами вышли из Тамбова. Машины застряли в семи-восьми километрах восточнее Давыдовки, так как дороги замело, а кое-где на них образовались ледяные торосы. Водители и охрана борются с бездорожьем — взрывают лед, расчищают колею и метр за метром пробиваются к Давыдовке. Нужно помочь, нужно самим расчищать путь, идя навстречу им.
— С нами пойдут восемь саперов взрывать торосы, — сказал лейтенант Олднер. — Больше людей в настоящий момент советское командование выделить не может, армия ведет преследование противника, каждый человек на счету. Разгребать снег и битый лед придется военнопленным. Чем быстрее пойдет работа, тем скорее получите еду.
Военнопленный Тимко, бывший рабочий с кирпичного завода, предложил вновь обойти село и попытаться втолковать гонведам, что работать они будут для своего же блага. Лейтенант Олднер разрешил, хотя и не слишком надеялся, что агитация найдет какой-то отзвук. Особых результатов она и впрямь не дала, и все же повторное разъяснение оказалось небесполезным.
Тимко неизменно заканчивал беседу с гонведами такими словами:
— Придется попотеть, зато у нас будет вдоволь хлеба и сала.
— Вот пускай сала сначала дадут! Тогда и попотеем, — чаще всего слышалось в ответ.
Впрочем, то с одних, то с других нар поднимались гонведы и присоединялись к Тимко.
Когда советские саперы подорвали первые ледяные глыбы, за лопаты взялись уже шестьдесят четыре гонведа. Большинство были до того измотаны и слабы, что с трудом держали лопаты. Куцые, трепаные шинелишки совсем не грели; люди отчаянно зябли; глаза их от ветра непрестанно слезились. Стоило разогнуть мокрую спину, дать ей отдых, как дрожь усиливалась. На обочине были свалены в кучу присланные командованием лопаты. Их постепенно заносило снегом.
Олднер вызвал к месту работ походную кухню. Появился горячий чай, к чаю выдавали порцию хлеба, правда более чем скромную.
Володя Олднер, изящный, стройный, с девичьим лицом, чуть ли не подростком проявил себя как подающий надежды историк — одна из его работ была удостоена премии, — а в семнадцать лет, после двукратного ранения на фронте, получил звание лейтенанта. Сейчас он сам встал в ряды работающих, вооружившись, как и они, лопатой.
— Главное, товарищи, выдержка! Выдержка и упорство, — говорил он. — Считайте, что каждая лопата снега — это ломоть хлеба.
Двое военнопленных выбыли из строя — один потерял сознание, у другого пошла носом кровь. Зато явилось четверо со стороны. Потом подошли еще трое. Когда саперы в третий раз подорвали торосы, лопатами орудовало уже шестьдесят девять мадьяр.
Сотни других стояли, сунув руки в карманы, и праздно наблюдали за работой: кто с любопытством, кто равнодушно, а некоторые даже с ехидцей. Были среди них и такие, у которых в глубине души шевельнулась то ли совесть, то ли жалость.