К половине четвертого утра все печи в доме раскалились докрасна, так что к ним нельзя было подойти. Но уже чуть поодаль мороз пробирал до костей, толстые ледяные стены поглощали живительное тепло маленьких печурок. Сотрудники редакции попеременно то обливались потом, то дрожали в ознобе.
И все-таки ложиться спать никому не хотелось. Только в половине пятого, уже в порядке приказа, Балинту удалось загнать всех в постель. Бодрствовали лишь одни часовые.
Лысый майор проснулся, когда в решетчатые окна пробивался дневной свет. Он лежал с закрытыми глазами, стараясь еще хоть немножко продлить сон. В комнате, которую Балинт делил с Володей, кто-то вел вполголоса разговор.
Одним из собеседников был Володя. Но и голос другого показался Балинту знакомым, только он никак не мог припомнить, откуда его знает. Он намеренно не открывал глаз, пытаясь отгадать, кто же это такой.
— После войны я демобилизуюсь, — говорил Володя. — И займусь историей. Точнее, мечтаю написать книгу о том, какую роль играла в настоящей войне Венгрия, какое влияние эта война имела и будет иметь на судьбы венгерского народа. Задача трудная. Мне она будет особенно нелегка. Боюсь, работе сильно помешает то обстоятельство, что многое, о чем предстоит написать, мне довелось не только увидеть собственными глазами, но и пережить лично.
— Брось шутить, Володя! Это совсем не усложнит, а, как раз напротив, облегчит твою работу.
— Ошибаешься, Мики! Если бы я собирался писать роман, там личные впечатления до какой-то степени в помощь. Но для исторического исследования они только помеха. Множество личных впечатлений влияет в том смысле, что, сколько ни старайся оставаться правдивым и объективным, все равно наиболее интересными и важными будут казаться именно те события, к которым ты сам имел хоть малейшее отношение. Вот тебе пример. Много месяцев я прослужил в войсках 4-го Украинского фронта, а Венгрию в основном освобождали 2-й и 3-й Украинский. Хотя к ее освобождению и 4-й Украинский имеет, конечно, некоторое отношение. Рисуя мысленно план будущей книги, я, вполне точно зная, что с этой стороны 4-й Украинский играл лишь второстепенную роль, невольно отвожу ему в моем будущем труде одно из главных, если не главное место.
— Все понятно, Володя. И все-таки можешь мне поверить, ты говоришь ерунду. Раз ты, уже планируя книгу, знаешь заранее, что в работу может вкрасться определенная ошибка, избежать ее нетрудно.
— Через десять лет — да. А сейчас, думаю, это для меня попросту невозможно. Не пойдет у меня сейчас работа. Отложу на десять лет! А может, и еще дальше. Хорошо, если бы выяснилось, что я заблуждаюсь. Но сдается, я все-таки прав. Нелегко оставаться объективным, когда в твой труд вмешиваются личные впечатления. В общем, поживем — увидим!
— Ничуть ты меня не убедил, Володя. Однако спорить с тобой не хочу. Что до моих собственных планов, то личные впечатления мне не мешают. Я и после войны намерен остаться в армии. Стану передавать гонведам советский опыт. Я подразумеваю под этим, Володя, не стратегический и тактический опыт, а подлинный патриотизм, удесятеряющий силы Красной Армии, а также великую интернациональную солидарность советских солдат. Знаю по собственным наблюдениям, что даже венгерский рабочий лишь с превеликим трудом может себе уяснить, что силу оружия советского бойца умножает подлинный, искренний, глубоко прочувствованный гуманизм. — Говоривший внезапно умолк, закашлялся. — Ты меня понимаешь, Володя? Вообще-то гонвед — отличный солдат. И теперь Венгрия будет наконец обладать армией, которая способна послужить народным интересам. Наша задача — усилить ее мощь, передавая ей наш опыт. Именно это и станет целью моей жизни! Я избрал эту цель по той причине, что, к сожалению, не верю, будто с победой над Гитлером фашизм будет окончательно уничтожен. Вот увидишь, нам еще предстоит куча хлопот с фашизмом, возродившимся где-нибудь в другом империалистическом государстве, пусть даже под какой-то иной маской или лозунгом. Потому-то я и останусь солдатом. Гонведом…