— Это потому, что ты меня не любила, Оля. А без любви быт становится мерзостью и пошлостью.
— А ты?
— Что — я?
— У тебя ведь есть другая женщина.
— И это тебе известно… Откуда? — он криво усмехнулся.
— От твоей дочери.
— А мне она наплела про твою связь с этим… С поэтом. Ах, Машка, Машка…
— Ты не ответил мне, — напомнила Ольга.
— Другая? Нет, Оля, другие.
— Разве это не все равно? — заметила Ольга с интонацией полного безразличия.
— Очень даже не все равно. Другая — это соперница. А другие — так, ничего не значащие интрижки. Ну, что ты на меня удивленно смотришь?
— Я не понимаю, зачем тебе были нужны ничего не значащие интрижки.
— Когда я потерял Анну, казалось, умерла большая часть всего моего существа, я словно впал в летаргию. А потом появилась ты — молодая, цветущая, такая живая. И я воскрес. Весь воскрес.
— И тебе оказалось мало меня?
— Нет. Я же на тебе женился, а жена — это незыблемо. Но мне вдруг очень захотелось жить, понимаешь. Мне захотелось быть молодым, как ты. Молодым доступно все, и я не отказывался хотя бы от того, что было доступно мне.
— Интересная философия.
— Житейская, Оля… Седина в бороду, а бес в ребро. Но к тебе это не имело никакого отношения, — он смотрел глазами побитой собаки. — С тобой я был искренен.
Ольга не встречалась с Растегаевым уже больше двух месяцев и сама удивлялась, насколько бесследно прошло ее единственное замужество. Она не помнила Юрия Михайловича так, как всегда помнила Алексея. Академик оказался в ее жизни эпизодом, полуреальным сном, почти не оставившем зарубки на душе. Все было словно бы не с ней, а с ее отражением в зеркале.
«Пройдет и это… Прошло».
С Алексеем Ольга также не виделась с того едва не ставшего для нее роковым октябрьского вечера. По словам Тани, он уехал в Санкт-Петербург тогда же, в октябре, бросив на произвол судьбы рукопись книги стихов в каком-то московском издательстве, ради которой, собственно, и приезжал в столицу.
«Как мы все-таки похожи. Он бросил рукопись книги, я — рукопись монографии…» — Ольга мысленно улыбнулась.
А потом закрыла глаза — и снова увидела тот поздний вечер, дождь, фигуру, уходящую в темноту, опять ощутила божественный яд поцелуя, растворившийся в крови.
Ольга вышла в прихожую и достала из шкафа тот самый зонтик, забытый Захаровым. Единственную материальную память о любви. «Неужели больше никогда ничего не будет?» — ее охватила будничная безысходность.
Ольга полистала свежие толстые журналы. Попался роман о любви, но чужая любовь с некоторых пор навевала на Бурову смертную тоску.
Она погасила свет и постаралась уснуть.
Невидимый в темной комнате, стоял раскрытый зонтик, черный, как его старинный собрат из сказки Ганса Христиана Андерсена. Помнится, Оле Лукойе раскрывал свой черный зонтик над непослушными ребятишками, в наказание лишая их таким образом ярких разноцветных сновидений.
Но Ольга увидела сон.
Море, остров, почти колоннообразные рифы — безмолвные стражи… Было непонятно, юг это или север, теплые волны или холодные. Ольга и Алексей шли, держась за руки, по песчаной границе суши и океана. И белая пена мгновенно слизывала следы, унося их в прошлое.
Они обходили крошечный островок по окружности, как обходят циферблат стрелки часов. И остров, пятачок тверди посреди водной пустыни, казалось, шел им навстречу, крутился вокруг невидимой оси.
И Ольга, и Алексей очень хотели остановиться, но не могли. Они были обречены на вечное движение, на бесконечное путешествие вокруг клочка суши, о котором, кроме них двоих, больше никто не знал.
В последнее утро года Бурова проснулась, не помня ни вчерашних мыслей, ни ночного сна. Она была спокойна и нацелена на обычную предпраздничную суету.
«Убрать квартиру. Потом — в магазин. Позвонить Тане… И Коту. Нет — пусть сам звонит, — Ольга мысленно перебирала предстоящие дела. — Просмотреть документацию на антибиотики… Нет, к черту. Вся работа после праздников».
Пылесос урчал, как кот. Не как Анатолий Кот, а как толстый ухоженный зверюга на картинах Кустодиева.
«Не завести ли мне кота? — пришло вдруг в голову Ольге, но тут же стало жалко гипотетического беднягу. — Каково ему будет жить у хозяйки, которая утром уходит и только вечером возвращается?»
Оставив грустные мысли, достойные дамы предбальзаковского возраста, Ольга быстро закончила уборку.
Вся ее домашняя деятельность теперь состояла из таких экспресс-уборок и небольших постирушек. Долгие стояния у плиты ушли в небытие, а недостаток блюд, достойных шеф-повара, с лихвой компенсировался консервами, которые Ольга поедала в одиночку.