Они деловито обговорили все детали предстоящей совместной жизни, на что удивленная от всего происходящего подруга лишь воскликнула:
— Ты же его совсем не любишь, Нинка!
— Я вообще никого не люблю, кроме отца с мамой, — сухо произнесла повзрослевшая за последние часы Нина. — Но я способна стать хорошей женой.
Родителей она больше не видела никогда в жизни, а хорошей женой генералу Панину действительно стала. Вопреки тому, что его обширных связей не хватило даже на то, чтобы узнать дальнейшую судьбу ее отца и матери. Только на нее, Нину, ставшую через два дня после посещения особняка из Грозновой — Паниной. Ни в свою московскую квартиру, ни в институт Ниночка больше не вернулась — благо единственный оказавшийся необходимым документ, паспорт, был, когда грянула трагедия, при ней. В те времена никто и никуда без паспорта не ездил, даже в ближнее Подмосковье.
Нет, упрекнуть себя по отношению к мужу ей было не в чем. Брак их действительно, как ни странно, удался, единственное, что омрачало его долгие годы — отсутствие детей… В пятьдесят восьмом году, когда Ниночке было уже за тридцать, ее, наконец, нашла бумага, сообщавшая о реабилитации профессора Грознова и его жены, одновременно с сообщением о смерти обоих. Успевшая уже стать Ниной Владимировной, она отнеслась к бумаге спокойно: прочла и перечла несколько раз, после чего убрала в один из ящиков старинного секретера, стоявшего на втором этаже особняка в нежилой комнате, которой редко пользовались. Больше никто никогда, включая Нюсю, не видел, чтобы Нина Владимировна этот документ доставала и перечитывала. Слез над ним она ни в первый раз, ни в последующие годы тоже не лила, своим мнением с друзьями и знакомыми о безнадежно запоздавшей реабилитации не делилась. Ровно год спустя после получения бумаги Нина Владимировна родила наконец генералу долгожданного ребенка — сына Володю, названного в честь покойного отца.
Женя появился на свет еще через четыре года, в шестьдесят третьем, имя ему дал отец (так они договорились с Ниной Владимировной) в честь своего фронтового друга, погибшего при взятии Варшавы.
А следующий кошмарный сон генеральша увидела спустя еще много лет, перед тем как Константина Сергеевича Панина настиг и на целых два года парализовал инсульт. Так что относительно ночных кошмаров Нины Владимировны просматривалась жесткая логика, и ей в то майское утро перед выездом за город следовало на самом деле ой как хорошо подумать, не станет ли и эта ночь началом очередного кошмара уже в реальной жизни. Разумеется, она об этом подумала. И пришла к выводу, что худшее, что может произойти — ее собственная смерть в силу и болезни, и преклонного возраста непосредственно в родных и привычных стенах панинского особняка. Нина Владимировна в Бога не верила, смерти не боялась, поскольку считала ее чем-то вроде полного, глубокого и бесчувственного сна или, если хотите, обморока. А умереть всегда хотела как раз там, в родных стенах, в окружении семьи — то бишь сыновей и Нюси… Невестки, как уже упоминалось, были не в счет. Так что отменять свое решение она не стала, сделав именно такие выводы и не подозревая, как катастрофически на этот раз ошибается.
Завершив свои размышления, генеральша почувствовала, что сердцебиение прошло, а ощущение от нехорошего сна потихонечку размылось, и окликнула Нюсю. Без помощи своей преданной и ставшей в последние годы ворчливой дуэньи она уже несколько месяцев подряд подымалась по утрам с трудом. Но все-таки иногда вставала сама, вопреки головокружению и слабости. Ей удавалось это, видимо, потому, что ни полной, ни тем более грузной Нина Владимировна никогда не была, и в свои почти восемьдесят ухитрялась сохранить стройную фигуру. Вообще ее возраст Нине Владимировне дать было довольно трудно даже сейчас, после долгой, изматывающей болезни. Конечно, седина, зато роскошные в молодости волосы, так и остались густыми и пышными. Нюся каждый раз, расчесывая ее косу, прежде чем уложить в тяжелый узел на затылке, ворчала из-за того, что Нина Владимировна носит старомодную и хлопотную прическу вместо короткой стрижки с укладкой. В молодости у ее хозяйки было очень правильное, хотя и лишенное живости лицо, сохранившее и по сей день овальную форму и довольно гладкую кожу. Темно-серые, с сизоватым отливом глаза генеральши не потеряли к старости свой редкий сочный цвет, хотя и утратили былой блеск. «Одно слово — генеральша!..» — говорила о ней Нюся, делясь впечатлениями о своей хозяйке с подружками из соседних дач. И была, несомненно, права.