— Свидетелей может и не быть, — усмехнулась в свою очередь Нюся. — Вон, этот самый гад тоже вроде как свидетелем чего-то там был. И что? Где он сейчас-то? Наверняка в аду на сковородке жарится!
Нина Владимировна хотела еще что-то сказать, но передумала, решив, что вряд ли этот разговор имеет смысл. Нюся в любом случае останется при своем собственном мнении, да и пустой какой-то разговор получается, чтобы не сказать — опасный. Нина Владимировна очень боялась проговориться Нюсе о том самом Машином прошлом, о котором она теперь все знала и не переставала думать ни на секунду. А ведь она обещала следователю Калинкиной молчать… Нарушать свои обещания генеральша считала абсолютно недопустимым. Следовательно, разговор с Нюсей, и без того не сложившийся, нужно было как-то прекратить. И Нина Владимировна почти обрадовалась, завидев на скамейке в конце аллеи сидящую в одиночестве, о чем-то глубоко задумавшуюся старшую невестку.
Генеральша пристально глянула на Элю с устремленным в одну, только ей видимую, точку неподвижным взглядом, и вдруг неожиданно для себя ощутила волну жалости, охватившую ее при виде этой, в сущности, беспомощной фигурки. Чуткая Нюся, всегда умевшая каким-то десятым чувством понимать, чего именно хочет от нее хозяйка, тихо пробормотав что-то про брошенную грязную посуду, моментально развернулась в сторону особняка, а Нина Владимировна, оставив колебания, направилась к невестке. С того дня, когда Элина трагедия перестала быть для нее тайной, они ни разу не оставались наедине. Но рано или поздно это должно было произойти.
— Доброе утро, Эля… — Нина Владимировна шагнула к скамье и опустилась рядом с невесткой, все еще охваченная этой удивительной для нее самой жалостью. — Знаешь, я…
Проговорить вслух то, что она намеревалась, было трудно. А Эльвира Сергеевна, так и не повернувшая к свекрови головы, явно не собиралась ей помочь. Но отступать от принятого решения генеральша не привыкла. А решение она приняла еще несколько дней назад и, как ей казалось, тщательно подготовилась к его осуществлению.
— Эля, я должна попросить у тебя прощения… — ей все-таки удалось произнести самое трудное.
Эльвира облизнула губы и наконец повернулась, сразу всем корпусом, к свекрови.
— Вы совершенно ничего мне не должны, — тихо проговорила она.
— Или должна слишком много…
Теперь настала очередь Эли удивляться, и она молча вопросительно уставилась на Нину Владимировну.
— Я думаю… Мне следовало быть более чуткой, уверена, что никакого права лезть к тебе в душу… да и к Володе тоже, я не имела… Прости меня, девочка!..
Генеральша горько усмехнулась, поскольку Эльвира продолжала смотреть на нее непонимающим взглядом. Что стряслось с ее свекровью, с этой ледяной глыбой, годами и десятилетиями не замечавшей не только ее, но, если разобраться, и собственного сына — тоже?!
Нина Владимировна словно услышала ее мысли и, покачав головой, сделала следующий, абсолютно не свойственный ей шаг: вероятно, впервые за всю их совместную жизнь она прикоснулась к своей невестке, взяв ту за руку…
— Я хотела тебе сказать, что я… Я вовсе не такая плохая, совсем не такая эгоистка, как тебе… всем кажется… Нет-нет, не возражай, Элечка, я ведь отлично знаю, что вы обо мне думаете… Просто я… — и вдруг, совершенно неожиданно для себя, Нина Владимировна сказала то, что не просто не собиралась говорить, но и не думала об этом никогда. — Просто я никогда не знала любви… Никогда!.. И от этого эмоционально отупела…
Сказала — и тут же поняла, нет, скорее почувствовала, что это — правда… Господи, правда! И ответная жалость, вспыхнувшая в глазах Эли, отчетливое сочувствие, словно перед ней сидит не ее пуленепробиваемая генеральша-свекровь, а несчастная слабая женщина.
Нина Владимировна вдруг заплакала. Заплакала настоящими слезами… «Боже мой, — удивилась она себе, — я плачу». Эля держала ее за обе руки и бормотала, захлебываясь от сочувствия, какие-то слова утешения.
— Только не говори, что я не права. — Нина Владимировна попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло, губы почему-то не слушались и как-то предательски дрожали.
— Но вы и в самом деле не правы! — Эля выкрикнула эти слова, словно обретя наконец дар речи. — Вы такая сильная, вы все делаете, как нужно, значит… Разве это — не любовь?
— Нет, Элечка, это — чувство долга, будь оно проклято… Но я все же не совсем такая уж дрянь, мне… Мне… Я так тебе сочувствую, просто проклинаю себя за то, что…