Нюся что-то уронила в кухне. От грохота все вздрогнули.
— Елки-палки, Нюся!.. Аккуратнее надо! И так у всех нервы ни к черту…
— А у некоторых еще и язык! — сурово произнесла Нина Владимировна. — Вот что, Владимир… Хватит. Возьми себя в руки и извинись перед Нюсей.
— Теперь тебе ясно, за что ты должен извиниться перед матерью? — все еще агрессивно произнесла Эльвира. — И если ты этого не сделаешь, то перестанешь существовать для меня!..
Владимир молча открыл и закрыл рот, посмотрел на жену, потом на суровое лицо генеральши и, облизнув отчего-то пересохшие губы, сдался.
— Прости, мама… Я действительно погорячился… И ты, Нюся, не сердись, — он обернулся к Нюсе, так и стоявшей неподвижно на пороге с подносом в руках, словно в поисках поддержки, и криво усмехнулся. — Нервы… Скорее бы все это наконец кончилось.
Нюся ничего ему не ответила. Она смотрела на Нину Владимировну каким-то странным тяжелым взглядом, словно внезапно разглядела на ее лице нечто до сих пор незнакомое и неожиданное. Потом, так и не произнеся ни слова, Нюся развернулась и ушла с веранды, ее тяжелые шаги затихли где-то в стороне кухни.
— Ну ладно, — Нина Владимировна через силу улыбнулась и тепло глянула на Элю, нервно перекатывающую по столу какую-то невидимую крошку. — Действительно, хватит, пожалуй, прятаться по углам… Предлагаю после ужина сыграть в «дурака», как в старые добрые времена…
— Каждый за себя? — поинтересовался Володя. — Хотя можно Нюсю позвать… А может, Женька с Муськой присоединятся…
— Это вряд ли, — заметила Эля. — Но предложение мне нравится… Нюся! — она повернулась, окликая домработницу, которая почти сразу же появилась на пороге, отчего-то по-прежнему с подносом в руках. — Будешь с нами в карты играть? — поинтересовалась Нина Владимировна. — Посуду, наверное, уже можно убирать…
— В карты?.. — Нюся посмотрела на хозяев растерянно. — Вообще-то я неважно себя чувствую, Ниночка Владимировна… Но если надо, то…
Только сейчас генеральша обратила внимание на бледность своей подруги и на ее словно замедленные движения.
— Что с тобой, дорогая? — генеральша встревоженно всмотрелась в Нюсино лицо.
— Ничего особенного, не волнуйтесь ради бога, — поспешно пробормотала та.
— Иди, Нюсенька, ложись, — Эля поднялась из-за стола. — Посуду я сама уберу… И карты сейчас принесу, я знаю, где они лежат!
Вопреки обыкновению, спорить Нюся не стала и действительно отправилась в свою комнату, прихватив из кухонного буфета аптечку.
Маша Панина рыдала на плече своего мужа. Наконец она разжала крепко сцепленные вокруг его шеи горячие руки и, пряча от Евгения опухшее от слез лицо, скользнула рядом с ним на кровать, уткнувшись в подушку.
— Ну ладно, Маш… — нежно проговорил Евгений, едва увидел осунувшееся от страданий лицо жены. — Я был таким идиотом, — пробормотал он, поглаживая спутавшиеся волосы Маши, плечи которой все еще вздрагивали. — Ну посмотри же на меня, Муська, тебе слезы даже идут… Не прячься, дурочка!..
— Ничего мне не идет, — глухо возразила она. — Опухшая уродина… Не хочу, чтобы ты меня такой видел…
Евгений с жалостью посмотрел на сжавшуюся в комочек Машу:
— Дурочка… Я тебя люблю… Мама была права…
Маша перестала вздрагивать и на мгновение замерла, потом, вдруг начисто позабыв про свое опухшее лицо, резко поднялась и повернулась к мужу:
— Мама?.. При чем тут твоя мама?!
— Понимаешь, — Женя виновато посмотрел на нее, — она мне сегодня такого перцу дала за то, что я… В общем, популярно объяснила, кто в нашей семье самый отчетливо выраженный идиот, не умеющий ценить своего счастья… И — тебя!..
— Женька, ты врешь… — хрипло прошептала Маша. — Она же меня нен… Н-не любит… Врешь ты все!
— Не вру! — улыбнулся Евгений, привлекая к себе жену. — Я и сам-то думал, что она к тебе относится не то чтобы здорово… Как видишь, мы оба ошиблись… И слава богу!..
— Не может быть… — Маша вдруг вывернулась из объятий мужа и ловко соскользнула на пол, подошла к окну, повернувшись к Евгению спиной, она замерла, словно сказанное им заставило ее вспомнить нечто крайне важное.
Лучи закатного солнца просвечивали насквозь и без того полупрозрачный легкий халатик Маши, и Женя невольно отметил, вглядываясь в изящный силуэт, четко прорисовавшийся на фоне окна, что Маша за эти дни стала еще более хрупкой, чем прежде. Словно подтаяла, как подтаивают на весеннем солнце последние зимние сосульки во время звенящей капели… Его сердце сжалось от жалости и… радости: ведь это из-за него она так сильно переживала! Значит, действительно любит его — в общем-то не слишком молодого и отнюдь не писаного красавца.