— Коротко и, по-моему, доходчиво, — одобрила Александра Леонтьевна.
— Чего не написано в листовке, устно доскажем на митинге. Рабочие жалуются: газет мало и те приходят с перебоями.
Александру Леонтьевну и дочерей Точисского часто видели с газетами у проходной завода.
— Будем просить Уфимский губком помочь нам, — сказал Точисский.
За окном раздался встревоженный голос Березина:
— Павел Варфоломеевич, не спишь?
Точисский откинул крючок с двери, впустил товарища.
— Из Петрограда сообщение, Временное правительство расстреляло мирную демонстрацию рабочих. Питерский пролетариат вышел на улицы с лозунгом «Вся власть Советам!», а ему устроили бойню. В Питер стянуты юнкера и казаки. Идут аресты большевиков. Ленина объявили немецким шпионом.
— Вот она, хваленая демократия Временного правительства, — взволнованно произнес Точисский.
— Но как допустил Петроградский Совет?
— А его состав? Разве забыл, что меньшевистско-эсеровский Совет высказался за доверие Временному правительству? Владимир Ильич вскрыл реформистскую политику меньшевиков и эсеров. Надо рассказать рабочим округа, что Временное правительство повторило кровавые злодеяния царя Николая, расправившись с питерскими пролетариями с помощью меньшевиков и эсеров в Совете.
Стало известно — белорецкие лавочники припрятывают товары. Ухудшилось продовольственное положение» В базарные дни не было привоза из деревень.
— Эсеровские дела, — сказал Точисский жене. — Обработали крепкого мужика.
Большевистский комитет горнозаводского округа сделал запрос в Совет: какие меры собираются принять к саботажникам? Но Совет не ответил. Однако питерские события обсуждали бурно, во всем винили партию большевиков.
Как ни требовал Павел Варфоломеевич предоставить ему слово на заседании Совета, не дали. Выступавшие эсеры требовали ареста и высылки Точисского из поселка.
На другой день Павел Варфоломеевич и другие члены большевистского комитета отправились на завод. Они говорили о лживом поведении эсеровского Совета, о его пагубной для рабочего и крестьянина деятельности, призывали оказывать ему сопротивление…
В заводоуправлении Точисскому сообщили, что его дожидается Поленов. Едва Павел переступил порог кабинета управляющего, как тот, не предложив сесть, сказал резко:
— Весьма сожалею, но мы не смогли найти общего языка, гражданин Точисский.
Холодные, жесткие глаза смотрели на Павла. Поленов думал, что, не знай он семьи Точисского, ни в коем случае не признал бы в нем дворянина. Плебей… Постаревший, изможденный, под глазами синяки…
— Кажется, мы не очень находили его и в прежнюю, гимназическую пору, — усмехнулся Павел Варфоломеевич.
Лицо Поленова покрылось багряными пятнами, однако оп сдержался, чувствуя себя хозяином положения.
— Вы слышали требования членов Совета?
— Да, ваши товарищи по партии вели себя как верные защитники господ капиталистов. Даже кровавая июльская акция взята вами под защиту.
— В расстреле в Питере повинна фракция большевиков. Известно и другое: лидера большевиков Ленина как немецкого шпиона привлекают к суду. Из официальных правительственных источников.
— Ваши официальные источники, тем более правительственные, снабжают вас лживой информацией. Клевеща на Ленина, требуя его к суду, вы тем самым готовите над ним физическую расправу. На заседании Белорецкого Совета вы показали, что боитесь нас, большевиков. Вас правда страшит. А июльские злодеяния не только на совести господ капиталистов, но и вашей эсеровской партии и меньшевиков, Поленов. Отрицаете?
— Довольно. Вам не место в Белорецке.
— Как я вас понял, господии Поленов, вы меня увольняете?
— Пока нет, предупреждаю, — многозначительно ответил тот.
Павел решительно заявил:
— Даже если вы меня уволите, Белорецк я не покину. Не дадим эсерам беспрепятственно мутить народ.
— Боюсь, как бы вам не пришлось раскаиваться.
— Не грозите, Поленов, не из пугливых, Точисский вышел.
Взрыв гулко отозвался в поселке. И тут же тревожно заревел гудок. Из домов и казарм выбегал народ. Точисского догнал Алексеев:
— Случилось что?
— Верно, в литейке, — взволнованно ответил Павел. На мощеном заводском дворе уже собралась толпа.
Плакали, голосили бабы, хмурились рабочие. Говорили отрывисто: