— Доменная… Замертво…
Убитых выносили из цеха, укладывали тут же, в ряд.
Раздались гневные выкрики:
— Где администрация?
— Никакой охраны труда!
— Почему не идет управляющий?
— Поленов в отъезде.
— Ра-азойдись! — накинулся на толпу красномордый, косая сажень в плечах, мастер литейного цеха Жлудь, известный на весь округ любитель кулачного боя. Хриплым, пропитым голосом рявкнул: — Сами виноваты, не уследили, ворон ловили!
Толпа возмущенно зашумела.
Вперед протиснулся прибежавший инспектор Михайлов, проворные глазки зашарили по толпе.
— Спокойствие, граждане! — поднял руку.
— Вот оно, спокойствие… Аль ослеп, не видишь наших товарищей?! — прервали его из толпы.
— Разберемся, найдем виновных, а покуда расходитесь, пускай останутся одни родственники. Точисский пробрался сквозь толпу.
— Товарищи! — раздался его голос — Случилось страшное: погибли наши братья, семьи лишились кормильцев. — В ответ еще сильнее заголосили женщины. Павел продолжал: — Инспектор по надзору обещает установить виновных. А кому неясно, кто виноват? Администрация выжимала из рабочих последние соки, а из завода все возможное и невозможное. Никакой охраны труда, никакой техники безопасности. Вы, господин Михайлов, ответите за это! А разве не знал управляющий Поленов о положении на заводе? Эсеров не беспокоит, в каких условиях работают заводские, как народ живет.
— Не слушайте его! — выкрикнул Михайлов, — Гнать его с завода!
Жлудь двинулся на Точисского, зарычал:
— Изничтожу комитетчика!
Толпа качнулась вперед, заслонила Павла.
— Не грози, не размахивай кулачищами, прошло твое времечко!
— Не в Жлуде корень зла, товарищи, — снова заговорил Точисский, — а в том, кому завод принадлежит, чьи заказы выполняет. Эсеры Поленов и Михайлов верно служат господам капиталистам, и им не дорога жизнь рабочего человека.
Михайлов попятился, потом повернулся, широко зашагал в заводоуправление.
— Администрация завода — эсеры, — говорил Точисский, — эсеры в Совете, эсеры в волостном земстве. Во всем, что творится в округе, повинны эсеры. Они подбивают лавочника и деревенского зажиточного мужика, голодом хотят сломить пролетариат, Эсеры пытаются поставить нас, большевиков, на колени. Посмотрите, как Михайлов и Поленов люто ненавидят меня и членов комитета, но мы их не боимся. А за их смерть, — Точисский протянул руку к лежавшим телам, — ответит эсеровская администрация завода. Но этого мало, мы, большевики, требуем, чтобы заводы округа стали собственностью народа, мы за рабочий контроль над производством и распределением продукции, мы за социалистическую революцию.
И толпа одобрительно загудела,
Осень подкралась к Южному Уралу незаметно. Враз пожелтел лист, посыпался. Перелетные птицы сбились в стаи, косяками носились над поселком. Ночами вдруг затягивал унылые песни ветер, напоминая о надвигающейся зиме.
В один из последних сентябрьских вечеров, когда Поленов готовился ко сну, явились Михайлов и Тремко, лавочник, маленький, юркий и хитрый мужичонка. Среди местных богатеев эсер Тремко верховодил, и потому, когда тот заговорил с Поленовым о намерении перебраться на жительство в Оренбург, управляющего это не столько поразило, сколько испугало. С отъездом Тремко из поселка терялась хорошо налаженная связь с мужиками из окрестных деревень. Поленов и Михайлов долго уламывали лавочника, покуда тот не отступил.
— Оренбург не спасение, — говорил, увещевая лавочника, Поленов, — нам здесь друг за дружку держаться надо. В округе, слава богу, мы, социалисты-революционеры, на коне. Ты лучше попридержи до поры хлеб, какой нынешней осенью скупил.
А из Уфы и Оренбурга неприятные для эсеров и меньшевиков известия: в Петрограде и Москве большевики захватили Советы, поговаривают, они намерены взять власть. Но Поленов не хочет в это верить. Временное правительство не может допустить такого. Однако на душе муторно. Проверив еще раз запоры и спустив пса с цепи, Поленов, проводив своих визитеров, поднялся по скрипучим ступенькам в дом.
В горнице накурено. Точисский вышел в сени, распахнул дверь во двор, снова вернулся к столу. Свежий воздух ворвался в комнату, развеял сизое облако, обволокшее висячую лампу. Она тускло освещала стол, вокруг которого сидели Алексеев, Березин и Кучкин.
Шло заседание комитета. Председатель Павел Варфоломеевич, отгоняя ладошкой дым от лица, слушал товарищей. Алексеев говорил спокойно, неторопливо, и его окающий говорок напоминал Павлу то время, когда отбывал ссылку в Вологде, Березин, наоборот, горячился, частил, а Кучкин был немногословен.