Совершившуюся в Петрограде социалистическую революцию Поленов и белорецкие эсеры считали переворотом, следствием большевистского заговора… Непрочная власть. Десять — двадцать дней, и все станет на свои места. Верные Временному правительству войска вступят в Петроград — и диктат большевиков рухнет.
В разговоре с Михайловым Поленов сказал:
— Наша задача настроить народ против Советской власти. Понимаю, трудно, больно лакомые декреты обещаны.
Михайлов рукой махнул:
— Как пузырь мыльный лопнут.
— В наших руках все руководство в округе. Затруднения с сырьем уже привели к сокращению производства, увольнениям и недовольству. Во всем обвинять большевиков, Советскую власть. Ты председатель Совета, используй свое положение. Пока Совет в наших руках, но, избави бог, большевики вытеснят нас.
— Нам удалось настроить зажиточных мужиков и лавочников укрыть хлеб. Голодный люд — первейший враг Советской власти, — сказал Михайлов. — А может, отправим Точисского в мир иной, «где несть ни печали, ни воздыхания»?..
Поленов помолчал, ответил уклончиво:
— Покуда повременим. Уволим. Пусть посидит его семейка на пище святого Антония, поглядим, как прокормят марксистские идеи. Не выдержат, поклонятся либо покинут Белорецк, в иные Палестины удалятся.
— Жалко гимназического товарища? — осклабился Михайлов.
— Дурень, разве не видел, как заводские и вся поселковая беднота на митинге слушали его. Сейчас не время, его смерть против нас обернется.
На том и расстались. И еще долго стоял Поленов, опершись о перила крыльца, ворошил мысли, вспомнил и гимназическую пору. Кто бы мог подумать, что так резко схлестнутся пути, до крайности обострятся отношения между бывшими товарищами. Сломить, заставить Точисского унизиться, и один из методов для этого — голод. Голодная жизнь для его семьи.
Но на следующий день Поленов не уволил Точисского. Он сделал это через неделю. Помешало известие из Петрограда, повергшее на некоторое время эсеров в смятение. Партия социалистов-революционеров раскололась, и, по слухам, ее левое крыло было готово признать власть большевиков.
— Саша, Поленов в растерянности, — вернувшись с работы, сказал Точисский жене.
Сняв рубаху, склонился над тазиком, умылся и, тщательно причесав волосы деревянным гребнем, сел ужинать.
— Ты не спрашиваешь почему?
— Расскажешь. — Александра Леонтьевна поставила тарелку с супом, хлеб. И как это у нее всегда уютно, аппетитно получается.
— Поговаривают — у социалистов-революционеров в ЦК трещина изрядная. Одни против большевиков, другие готовы пойти на переговоры с Советской властью. Белорецкие эсеры в связи с этим не знают, к какому берегу податься, ровно дерьмо в проруби. Встретился с Поленовым — глаза в сторону. Гадость замышляет. — Точисский хмыкнул. — За ним такое водилось еще в гимназии. А раскол эсеровского ЦК скажется на местах. Побегут из своей партии.
— Нынче в лавку ходила, хоть шаром покати. А уж спичек и мыла вовсе не спрашивай. Народ возмущается, а Тремко в ответ: «У Советской власти требуйте, она все товары к рукам прибрала, с германцем расплачивается».
Павел сурово сдвинул брови. Лицо строгое:
— Пока в Совете хозяйничают эсеры, такой клеветы не избежать. И нам за нее расплачиваться придется дорогой ценой.
Вошел Алексеев, пригладил пышные усы:
— Гляжу, окошко светится. Дай забреду на огонек. Отчего не в духе?
— И у тебя настроение испортится. Послушай, о чем Александра рассказывает.
И Точисский передал ему слова лавочника.
— Такая картина вырисовывается. Я ведь о том же собирался поговорить с тобой. Жаловался Горшенин, со Жлудем в литейке сцепился. Тот доказывал рабочим: нехватка-де сырья — вина Советской власти. Представляешь, какие у них планы, народ против большевиков настроить.
— Вот тебе и социалисты-революционеры, в контрреволюцию подались. Этак и до монархии докатятся. Надо противопоставить эсерам нашу пропаганду, в заводских цехах и по людным местам Белорецка разъяснять народу, где правда, а где кривда, и непременно добиться перевыборов в Совет, иначе слова, даже самые умные и правильные, словами и останутся.
Раннее морозное утро. Тускло горит лампа на столе. В доме еще не топлено, но Точисский не замечает холода, он пишет письмо в Петроград в Центральный Комитет: «…Мы окружены со всех сторон врагами, помощь со стороны ЦК в таких местах должна быть сугубая, менаду тем мы не получили ни одного предвыборного листка из Питера. Наше Оренбургское губернское бюро арестовано казаками при содействии эсеров и оборонцев, типографии здесь нет, в ближайшем дутовском городе Верхнеуральске ни одна типография не берется печатать большевистские воззвания».