— Значит, пролетарий — сила? Это, пожалуй, верно. Когда мы сообща, нам сам черт не страшен. Но скажи вот что: допустим, начнем мы жизнь изменять, а мужика деревенского, куда его подевать?
— А он революцию от рабочего сословия примет. Нил крутанул головой, и не поймешь, одобрил ли он Точисского или нет.
Павел засиделся у Васильевых допоздна. Когда возвращался, будочники, хотя ночь и светлая, зажигали фонари. Бледно-розовые огни светильников вспыхивали на улицах.
Училище на Выборгской стороне, поблизости от «Арсенала», посещало около сотни ремесленников. Все в возрасте, иным за тридцать перевалило. Обучение платное: были группы токарей, слесарей, столяров, изучали чертежное дело. Теория чередовалась с практикой в мастерских училища.
В ремесленное Павел и Дмитрий ездили на конке. У «Арсенала» конечная станция.
Жили Точисский и Лазарев коммуною, складывались наперед, тратились экономно. У Павла никогда денег не водилось, из дому не присылали: поступил против воли отца — живи как знаешь, а вот Дмитрию отец раз-два присылал, и тогда они, позвав с собой Веру и Марию, отправлялись в кондитерскую Вольфа, пили кофе с пирожными, потом бродили по Английской набережной.
Здесь был второй Петербург, Петербург знати, Петербург особняков и чугунных ажурных решеток, брусчатых мостовых и богатых ресторанов. Петербург, где не было темных, разбитых подворотен, зловония помоек и выгребных ям…
На церковный праздник преподобного Сергия Радонежского в училище разразился скандал. Один из учащихся покончил с собою. Стало известно: в гибели его был повинен старший мастер.
Ремесленники взбунтовались. Собрались в мастерских на митинг. Взбирались на верстак, говорили гневные речи. Дмитрий заметил — Павел нервничает, то расстегнет пуговицу черной косоворотки, то снова застегнет. Наконец пробился вперед, легко вскочив на верстак, взмахнул рукой:
— Друзья, здесь нужны не разговоры, мы должны письменно потребовать увольнения старшего мастера.
— Господа, господа, Точисский прав, мы не можем смириться, директор обязан удовлетворить наши требования!
И снова заговорил Павел. Голос у него негромкий, но ясный.
— Пусть администрация знает — либо мы, либо старший мастер! Нас не удовлетворят полумеры.
Точисскому поручили передать письмо.
— Кого еще в делегацию? — спросил черноглазый крепыш из слесарей.
— Тебя, Луковцев!
Их принял инспектор училища. Седые бакенбарды, крупный мясистый нос, через стекла очков в железной оправе смотрели холодные глаза.
— Нуте-с, господа, ваше поведение попахивает дурно. Павел решительно протянул лист бумаги:
— Господин инспектор, мы полагаем, дурно пахнет поведение старшего мастера. Он повинен в смерти нашего товарища, и мы ожидаем его увольнения.
— Нехорошо-с, молодые люди. Павел переглянулся с Луковцевым.
— Господин инспектор, просим не забывать, мы ведь в училище и платим за обучение в кассу. Пока не получим положительного ответа, к занятиям не приступим. Мы решительно против старшего мастера.
— Хорошо, вы получите ответ сегодня. Не смею вас задерживать.
С требованием ремесленников инспектор отправился на квартиру к директору училища. Советовались долго, наконец решили — резонанс будет неприятным, предай дело огласке. Надо уступить.
Ремесленники торжествовали.
— Наглядный урок преподан, — говорил Точисский Лазареву, — наглядный! Отныне многие поймут: сила не в одиночке, а в коллективе.
Собрались в воскресный день у Васильевых. Пришли товарищи Нила Кондрат Голов, белобрысый стеснительный парень, невысокий щупловатый Егор Климанов и кряжистый, медлительный Иван Тимофеев, корабел с Балтийского. Варвара выставила круглобокий медный самовар, сварила картошку в мундире, нарезала селедки. За столом потекла непринужденная беседа.
Дмитрий удивлялся умению Точисского легко сходиться с людьми, втягивать в откровенный разговор.
Рабочие жаловались на произвол мастеров, обсчеты и штрафы. Сетовали на кровопийцу-лавочника. С виду добр, улыбочки, шуточки, ну, ровно свой брат. В долг товар отпустит, а в получку втридорога сдерет. Еще и припишет, чего не брал…
— Вчерашний день мастер Василия Хромого уволил. Так, ни за что, придрался.
— Васька этому зверю поперек горла давно стоит, — поддакнул Кондрат Голов. — Все оттого, что не молчит, А Василий — токарь, какого по всему Петербургу поискать.