Загорелся Шелгунов, однако сразу не пошел, все часа свободного не выдавалось. Отличался Василий упорством завидным, сам, своим умом грамоту одолел и писал хотя и с ошибками, но, коли требовалось какую бумагу нацарапать, помощи ни у кого не просил.
Егор Климанов при новой встрече снова свое:
— Недавно читали «Манифест Коммунистической партии», всем книгам книга.
На вопрос Василия, о чем же она, только и сказал:
— О пролетариях, как они власть у буржуев отнимут и господствовать будут.
«Видать, стоит сходить», — подумал Шелгунов.
Год назад побывал Василий в кружке на Александровском заводе. Лектор Герасимов, из благоевцев, рассказывал все больше по-научному, словами мудреными, Шелгунову непонятными. Переспрашивать Василий постеснялся. А когда Благоева арестовали, и Герасимов исчез.
— Полиция и до вашего кружка доберется, — заметил Шелгунов Климанову. — Пронюхают.
Егор присвистнул:
— Волков бояться — в лес не ходить. Покуда фараоны прознают, о чем мы в кружке речи ведем, мы многому научимся.
— Я ведь так просто сказал, не подумай, что боюсь. И, коли вы по воскресным дням собираетесь, приду в следующий раз непременно.
Привел Климанов новичка, представил:
— Вот, Павел Варфоломеевич, товарищ хороший, Шелгунов Василий.
Был Шелгунов роста невысокого, но крепкий, с упрямым, твердым подбородком. Его пытливые глаза цепко прощупали Точисского: лектор с виду ничем не примечателен, молод. Однако промолчал. Павел повел обычные расспросы, где работает, что да как.
— Нынче на судостроительном, а раньше в переплетной мастерской. Там и благоевский кружок посещал.
Павел обрадовался:
— Значит, из благоевских? Прекрасно! Не знаете, сохранились ли где кружки?
— Всего-то два-три раза и был на занятиях, — ответил Шелгунов, — по слышал — на медеплавильном вроде бы.
— На «Атласе»? — спросил Павел.
— Чего не знаю, того не знаю.
— Не поможете свести меня с товарищами?
— Отчего же?
После занятий Павел вышел вместе с Шелгуновым. Сгущались сумерки. На Невской заставе светили редкие газовые фонари без колпачков накаливания. Не то что на Невском. Павел и Василий шагали по дощатому тротуару, мимо приземистых, невзрачных домишек. Прохожие встречались редко.
— Я книжку любопытную читал — «Положение рабочего класса в России», — сказал Шелгунов. — Худо живет наш брат мастеровой.
— Да уж куда хуже! По пятнадцать-шестнадцать часов у станка простаивает, в холодных бараках спит вповалку, в грязи, за труд платят гроши, и молчи, иначе на твое место очередь из тех, кто из деревни в город на заработки подался.
— Во Франции, — снова сказал Шелгунов, — у рабочих свои профессиональные союзы. Они отстаивают интересы пролетариата.
Точисский кивнул.
— А в России, — продолжал Василий, — рабочие никаких прав не имеют. Наш пропагандист-благоевец рассказывал об английских экономистах Адаме Смите и Давиде Рикардо.
Павел посмотрел на Шелгунова.
— В свое время я читал эти труды. Но знаете, Василий, не Адама Смита и Давида Рикардо надо изучать русскому рабочему, а Маркса. Слышали про такую книгу — «Капитал»? Она и на русском языке издана. Ох, трудная книга, зато ради рабочего человека написана.
Случалось, они захаживали на квартиру к Точисскому. Явятся, посидят, поделятся новостями и, попив чаю, получив какую-нибудь книгу, уйдут.
Для самостоятельного чтения Павел подбирал книжки, учитывая подготовленность каждого слушателя. Голову и Егорову больше рассказы Толстого или стихи Некрасова, а такие, как Шелгунов и Васильев, те попросили перечитать «Манифест» и «Гражданскую войну во Франции».
Сказали как бы невзначай:
— Товарищи кое-какие любопытствуют, надежные товарищи.
Проводив гостей, Павел довольный заметил Лазареву:
— Кажется, приходит время расширять кружок либо новые организовывать…
В день, когда стало известно о принятии правительством закона о штрафах, они, Шелгунов, Тимофеев, Климанов и Васильев, явились к Точисскому в поздний час, радостные, возбужденные. Не успев расположиться, приступили к Точисскому с вопросами:
— Что делается, Павел Варфоломеич, а? Вишь, но стали дожидаться воскресного дня, решили прямо к тебе.
— Вот и дельно, молодцы, что пришли, — Павел потер руки от удовольствия. — Пока Дмитрий чай вскипятит и перекусить приготовит, мы с вами «закон» и обсудим.
— Сколько живу, а такого не помню, — сказал Егор.
— Неудивительно, — кивнул Точисский. — Я вам рассказывал о крестьянских восстаниях, о целых мужицких войнах… Бывало, пол-России на помещиков поднималось. А заканчивалось чем? Порками и виселицами. Но вот, друзья, — голос у Павла зазвенел, глаза сверкали, — начал борьбу рабочий класс. Сначала робко, потом осмелел. А когда поднялся дружно, с конкретными требованиями, царь испугался. Да, друзья, я не оговорился, царь испугался. Закон о штрафах — это не от жалости к нам, пролетариям. Это уступка под нажимом. Морозовские ткачи преподали наглядный урок не только самодержавию, по и нам. Они убедительно доказали, чего стоит рабочий класс, если он действует организованно и не отступает перед угрозами.