— Разве ты не согласен?
Павел мучительно думал, как ответить отцу, с чего начать? Как объяснить, что его влечет иной путь, что он давно уже не может жить так, как они, Точисские? Поймет ли отец, как ему стыдно, что семья Петьки ютится в завалюхе, живет впроголодь.
— Скажи, отец, — заговорил наконец Павел, — ты никогда не спрашивал у себя, отчего Петька Дроздов и его братья грамоте не обучены, а другие в университет поступают?
Откинувшись на спинку дивана, старший Точисский строго посмотрел на сына:
— Запомни, пока существует мир, были, есть и будут имущие и неимущие. Воздай же хвалу всевышнему, что родился имущим.
— Неужели ты считаешь это справедливым?
— Если такое сотворено господом нашим, значит, да, — тихо, но голосом, не приемлющим возражений, сказал незаметно вошедший в гостиную ксендз Станислав, родной брат Варфоломея Францевича, приехавший из Житомира погостить к близким.
— Прошу, брат, присутствовать при неприятном разговоре отца с сыном, — вставил Варфоломей Францевич. — Меня не касается, отчего Дроздов и иже с ним лишены возможности приобрести образование, а вот кем будет мой сын, мне знать нелишне.
— Но, отец…
— Я не желаю слышать твоего «но».
В разговор вмешался ксендз Станислав.
— Позволь, брат, спросить Павла, как он намерен распорядиться своей судьбой.
Отец передернул плечами.
— Я буду зарабатывать на хлеб своими руками, и тогда никто не назовет меня барчуком, барином, — с вызовом произнес Павел.
— Павел Точисский — мастеровой? — отец засмеялся. — Отдаешь отчет своим словам?
— Да! И труд рабочего не считаю зазорным. Мое решение никто не изменит, отец. Даже ты.
— Подумай, сын мой, — укоризненно прервал Павла дядя-ксендз. — Ты выступаешь против воли родителя. Бедный мальчик, ты под влиянием нигилистических веяний. Помнишь библейское: «…погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну». Не поступаешь ли ты по подобию?
— Он не насмотрелся на тех нигилистов, которых гонят этапами, — сказал отец. — Они заканчивают жизнь в тюрьмах и ссылках. И ты еще горько пожалеешь о своем решении.
Не проронив больше ни слова, отец покинул гостиную.
…Вспомнилось и то время, когда, расставшись с гимназией, устроился в обучение к слесарю в нижнетагильские мастерские, именуемые заводом.
Слесарь, мужик с хитринкой, себе на уме, обучать не спешил, все больше держал Павла на посылках. Разговаривал редко, с издевочкой:
— Чё, гимназия, это тебе не ранец таскать, не книжечки почитывать.
В мастерских полумрак, стук молотков по металлу, ругань. А в дни получки рабочие тянулись в ближайший трактир.
Жил Павел в казарме, вместе с другими подмастерьями, питались артельно, из одного казана. После Екатеринбурга жизнь в Нижнем Тагиле казалась Павлу каторгой, но он терпел. Когда становилось особенно невмоготу, думал о Петьке Дроздове: он такую жизнь отродясь хлебает. Или взять других подмастерьев… Нет, возврата к прежней, сытой жизни не будет, он, Павел, не согнется, выдержит.
На дощатых нарах вплотную к постели Точисского спал Никита Лопушок, ушастый парнишка. Прослышав, что Павел покинул гимназию и по доброй воле пришел на завод, долго удивлялся:
— Енто от жиру! А може, за какое прегрешение выгнали, признай?
Точисский собрался было обучать подмастерьев грамоте, но Лопушок и его товарищи потешались над ним:
— Ха, чего гимназер удумал! У нас без твоей грамоты роздыха нет!
— Братцы, гимназер на книжной премудрости умом тронулся!
Подмастерья сторонились его, величали нередко барчуком и упорно не хотели признавать своим.
Но Павел настойчиво искал сближения с ними: он работал так же, как они, поздними ночами читал им книжки, пытался раскрыть перед ними жизнь, как сам ее понимал.
Отчужденность медленно отступала. И когда через полгода Точисскому пришлось уволиться из мастерских (от пыли в цехе и постоянной темени начали болеть глаза), подмастерья провожали его с сожалением.
На Васильевском острове и Выборгской стороне, на Нарвской, Московской и Невской заставах небо Санкт-Петербурга подпирали фабрично-заводские трубы. Они гудели властно, будоража рабочие казармы.
Первые недели в столице Павел жил случайным заработком, иногда он пытался писать короткие заметки о жизни рабочих. Случалось, их публиковали.
В поисках работы обивал пороги заводских контор. Мыкался по мелким предприятиям, пока не устроился наконец на завод Верда.
Рабочий день начинался рано, едва небо серело. Народ проходил через заводские ворота, растекался по цехам, включались моторы, запускались станки, и завод сотрясали уханье молота и звонкие стуки. В литейке слепил яркий свет печи. Жидкий огненный металл тягуче лился по желобу в формовки. Скрипели цепи подъемников, грохотали прессовальные машины. Едкий запах гари и окалины лез в нос, мешал дышать.