Опершись кулаками о стол, охранник медленно поднялся:
— Свидание окончено. Барышня, прошу удалиться. Заключенного в камеру!
Дело Точисского принял ротмистр Терещенко, а он не спешил. Ознакомившись с материалом, ротмистр сказал сам себе:
«Каков орешек! Да, политическим в упорстве не откажешь».
И он потер тяжелый подбородок.
«Что же признают Точисский и его друг? Книги, литературу нелегальную. А куда деваться, здесь факт налицо, целая пачка изъята на квартире. Молодость, молодость! Однако не зелена, знают, канальи, чего хотят. И характера им не занимать, могут стоять на своем».
Через руки жандармского ротмистра сколько революционеров прошло! Вел дознания народников, чернопередельцев и землевольцев. Смелые до отчаянности, особенно те, кто на террор упирает. Ведь знают — на смерть идут. Ан не служит горький урок впрок…
В последние годы в России социал-демократы активизировались. Из Женевы господин Плеханов свои брошюрки шлет. Здесь благоевцев едва ликвидировали — Точисский появился, марксизм среди фабрично-заводских проповедовал…
Терещенко озабочен. Нет, он не относился к тем немногим чиновникам, которые недооценивают социал-демократов. С появлением социал-демократов в России ротмистр сразу учуял опасного врага. Хотя социал-демократы и не подстерегали императора с револьвером и бомбой где-нибудь у Манежа или на Марсовом поле, они посягали на святая святых, существующий государственный строй, на самодержавие.
В уме жандармскому ротмистру нельзя отказать. Он перечитал и Маркса и Плеханова, в социал-демократии разобрался, понял, в чем ее сила, что борьба с ней будет трудной. Надо душить ее в зародыше. По этому поводу шеф корпуса жандармов имел беседу с ротмистром и остался суждениями Терещенко весьма доволен.
Нынче цена социал-демократам высокая. Сведения о них поступают к министру внутренних дел и на Фонтанку в департамент полиции. Точисский — птица не простая, не какой-нибудь увлекшийся гимназист, для которого революция будто для дитяти погремушка. Но как накинуть на Точисского силок? То, что арестован, еще не все. Теперь надобны факты, конкретные факты, уличающие в крамоле. Нужны признания самого заключенного. Где доказательства, что вел пропаганду против правительства среди фабрично-заводских? Агенты и осведомители оказались беспомощными, Точисского вообще не видели среди фабрично-заводских, а осведомитель, показавший на Лазарева, исчез неизвестно куда.
Агент Федот утверждал — Точисский злоумышленник, но слова есть слова. Федота и Сюньку ротмистр распекал на все жандармское управление, проморгали, не выследили. Лишил наградных, но что из того, когда упустили возможность затянуть петлю на всей организации социал-демократов. Уж верно Точисский с Лазаревым ехали не к теще на блины, не иначе намечалась сходка. Окажись агенты проворнее, преступная социал-демократическая группа оказалась бы в руках Терещенко, а это означало повышение по службе и чины.
Следователь больше не вызывал. Томила бездеятельность, руки тосковали по труду, постоянному, ежедневному, а куда подевать их здесь, в камере? Оставив от еды клейкий хлебный мякиш, Павел лепил фигурки, ломал и снова принимался за свое. К удивлению, оп обнаружил у себя способность. Пожалуй, передалось от матери, Урании Августовны. Та, доставляя им радость, делала из глины всевозможные игрушки.
В тюрьме Точисский вспоминал родителей. Ему не хотелось, чтобы они знали об его аресте.
Мария больше не приходила. Видно, ее лишили свиданий. Почему? Павел хотел выяснить, но надзиратель пробурчал что-то насчет начальника тюрьмы.
Вскоре появился начальник тюрьмы. Добродушный с виду толстяк, на коротких, словно обрубки, ногах. Пришел не один, с ним в камеру вошли прокурор и жандармский ротмистр.
Толстяк провел пальцем по столу, глянул на заправку постели. Прокурор сопел недовольно, а ротмистр смотрел, казалось, безразлично.
— Так, какие жалобы? — спросил начальник тюрьмы и поднял брови.
— Мне не дают свиданий, запрещают читать и писать. Я лишен книг, не переписываюсь с родными.
— Вы слышите, господин прокурор? — в голосе начальника тюрьмы неподдельное удивление. — У заключенного о тюрьме превратное представление. Тюрьма, милостивый государь, не курортный пансион.
Прокурор Сибирцев — лицо землистое, болезненное — поморщился: печень давала себя знать почти постоянно.
— Почему вы уверяете, что вам отказано в свиданиях? — спросил прокурор и приложил руку к боку.
— Меня всего один раз посетила сестра,