Окна тюремной кареты плотно зашторены, и Павлу не видно, какими улицами едут. Потянул руку, пытаясь приподнять угол шторы, но унтер прикрикнул:
— Не дозволено, барин! Точисский усмехнулся:
— Какой я барин?
Но унтер разговаривать не настроен. Он сидел ссутулившись, а на козлах еще солдат, и они зорко стерегли государственного преступника Павла Точисского.
В охранном отделении щеголеватый жандармский офицер указал унтеру на скамью у входа:
— Подожди, голубчик.
Голос у офицера мягкий, ласковый. Такие на допросах опасны, в душу лезут. А чем встретит его, Точисского, следователь Терещенко?
Знакомый широкий коридор, сколько раз водили на допрос. Знакомая дверь. Павла встретили цепкие, колючие глаза хозяина кабинета. Терещенко улыбался, будто гостя дорогого принимал. Как же, как же, сколько лет знаем друг друга…
— Садитесь, Павел Варфоломеич, Мда-а, сдали, сдали. Не тот юноша, каким помню по Санкт-Петербургу. Лет тринадцать минуло? Успели постареть. А ведь я, закончив дело о преступном сообществе, именуемом «Товариществом санкт-петербургских мастеровых», никак не ожидал новой с вами встречи.
Точисский сел в массивное кожаное кресло, спросил насмешливо:
— Смею ли узнать, чем вызвано ваше признание? Ведь я в московской тюрьме больше года, и вы все это время занимались мною, а сегодня такая трогательность.
Открыв тяжелый серебряный портсигар, Терещенко протянул Павлу:
— Угощайтесь.
— Не курю.
— Похвально. А я не могу отказать себе в удовольствии. Прекрасный табак, аромат. — Однако курить не стал, закрыл портсигар. — Вы о трогательности сказали. Не ошиблись, я ведь вас, Павел Варфоломеич, не на допрос вызвал. Со дня на день ждем приговора. Захотелось мне перед тем, как увезут вас из Москвы, поговорить с вами по душам. Как-никак старые знакомые.
— Простите, господин подполковник, но подобный разговор вы однажды затевали.
— А вы со мной запросто, Павел Варфоломеич, меня Семеном Оттовичем величают. — И усмехнулся. — У нас с вами что-то общее. У вас кровь поляка и француженки, а моя родня из прибалтийских немцев. Только я верой-правдой служу российскому престолу, а вы в политических смутьянах значитесь.
— Вы велели привезти меня, чтобы сказать мне об этом?
— Однако вежливым вас не назовешь. А знаете, в Большом театре «Риголетто» дают, голоса ангельские. Цыган бы послушать… И всего-то вы лишены, Павел Варфоломеич.
— Господин жандармский подполковник…
— Семен Оттович, — перебил Терещенко, Павел будто не слышал.
— Господин жандармский подполковник, я нахожусь в охранном отделении, здесь, насколько я знаю, вежливость за пределами, с позволения сказать, общения.
Терещенко снова открыл портсигар, прикурил, затянулся. В кабинете душисто запахло.
— Живы ли ваши родители?
— Я давно не имею от них вестей.
— Бедные старики, я им сочувствую, вы обрекли их на горькую старость.
— Горькая старость моих родителей — малая капля во всей горечи российской народной жизни…
— Не надо, Павел Варфоломеич, напыщенных слов. Я надеялся, нам удастся найти общий язык, и тогда мы постарались бы облегчить вашу участь.
— Вы имеете в виду охранное отделение? — недоуменно поднял брови Павел.
— Не отрицаю. У начальника московского охранного отделения полковника Зубатова интересные планы, и, если мы поймем друг друга, я предложил бы вам выгодное соглашение.
Точисский рассмеялся:
— Под аршин полковника Зубатова я не подхожу. Рабочие Шуи помнят то время, когда Сергей Зубатов еще называл себя революционером. И вдруг метаморфоза: революционер ценой предательства становится сначала помощником начальника, а затем и начальником московского охранного отделения. Сколько же он, будучи тайным агентом, продал охранке своих бывших товарищей?
— Вас, господин Точисский, ждет впереди ой какая нелегкая жизнь. От вашего разума сейчас зависит, как вы распорядитесь не только своей судьбой, но и судьбой своих близких. А ведь ваша семья выросла, не так ли?
— Господин жандармский подполковник, я ведь эту жизнь веду не со вчерашнего дня и в душеспасительных разговорах не нуждаюсь.
— Да уж что и говорить! — Терещенко повертел головой. — Однако сами-то душеспасительные речи среди пролетарского люда ведете. Чистый миссионер.
— Посчитал бы за великую честь выполнять роль миссионера социал-демократии, быть проповедником учения марксизма.