Печатники Москвы дали газете бумагу, шрифт, краски.
— Получено письмо из Женевы от Владимира Ильича, он получил первый номер «Рабочего» и высказался одобрительно.
Павел видел: Виргилию, как редактору, приятна ленинская похвала.
— Я непременно расскажу рабочим типографий; — улыбнулся Точисский. — Большинство печатников сегодня хорошо нас понимает.
И Виргилий вернулся на председательское место и обратился к членам МК:
— Мы получили первый транспорт с оружием, и у нас имеются боевые отряды. Нам надо иметь много боевых дружин, вооружить рабочих Москвы. Но не только вложить оружие в их руки, мы обязаны научить их тактике боя. Пролетариат должен сердцем понять, что в революции надо идти до конца. Мы идем в смертельный бой с самодержавием и выиграем его.
К сентябрю среди печатников Москвы обстановка накалилась до предела. По настоянию Точисского избрали стачечный комитет, составили текст прокламации рабочих типографий к своим предпринимателям. Печатники добивались восьмичасового рабочего дня, повышения заработной платы, улучшения экономического положения.
Стачку начали рабочие типографии Сытина. Через несколько дней бастовали рабочие всех московских типографий. Не выходили газеты и журналы.
Николай Второй долго не ложился спать. В последние дни царь и министры лихорадочно искали эффективные меры успокоения России. Советовали издать манифест и в нем даровать черни некоторые милости.
Пригласив Витте в Петергоф и уединившись с председателем комитета министров, вели с ним затяжной разговор.
— Ваше величество, — говорил Витте, — социал-демократы в своей программе сулят пролетариям власть, а мужику землю. В России на сто двадцать пять миллионов душ, около десяти миллионов рабочих и около сотни миллионов крестьян. И то, что ваше величество решилось на манифест хотя бы с видимыми малыми свободами, должно отвлечь российский люд от революции.
Император всероссийский морщился, недовольно потирал руки. Ах, уж этот Витте. Не случайно его так не любит Алекс. Все бы ему поучать, умничать; И тогда, накануне войны с Японией, тоже все лез со своими советами. Не председатель комитета министров, а оракул дельфийский.
Однако Витте не отступал, продолжал доказывать, что манифест — это необходимость, единственное средство увести страну с революционного пути, он поможет объединить усилия всех верноподданных против смутьянов, подбивающих народ на бунт.
Царь встал из-за резного письменного стола, заходил по кабинету. Ох, как он ненавидел и Петербург и Москву. Крамольные города. Он любил Петергоф, но сегодня чувствовал себя пленником и в этой загородной резиденции. Он стал пленником по вине бунтовщиков-революционеров. Большевики подбили народ на всероссийскую стачку. Царь думал, что только армия может привести чернь в повиновение. Стачка парализовала жизнь империи. Не курсировали поезда даже по железной дороге Петербург — Петергоф, Николай держал связь с петербургским дворцом и министрами морем. Слава богу, были надежные броненосцы. Хотя как сказать, разве он мог подумать, что восстанут моряки на «Потемкине»?
При мысли о том, что революция может коснуться Кронштадта, царя пробрал мороз. Он подошел к столу. Не присаживаясь, долго смотрел на лист бумаги, вверху которого четко написано: «Манифест», взял ручку, повертел в пальцах и снова, в который раз, отложил.
— Поймите, ваше величество, это необходимость, — басил Витте.
— Я имею плохих министров, — посетовал царь. — Там, где требуется решительность, меня толкают на уступки. Не кажется ли вам, Сергей Юльевич, что тем самым мы поощряем смутьянов?
— Нет, ваше величество, сие — требование жизни вашей империи. Получив манифест, все патриотические силы сплотятся в защиту трона.
— Если вы так полагаете, я, пожалуй, соглашусь. Николай вздохнул и, обмакнув перо, вывел размашисто: «Николай. 17 октября 1905 года».
От Охотных рядов к губернаторскому дворцу вверх по Тверской поднималась толпа. Она горланила:
Боже, царя храни-и-и…
Тоненько взвизгивали истеричные дамочки, ревели басы, переливались баритоны. Шли верноподданные лавочники и дворники, мясники и купцы, члены «Союза русского народа». Впереди торжественно выступали два сытых мордатых молодца. На вытянутых руках они несли большой портрет державного государя в тяжелой золоченой раме.
Точисский бегло глянул по сторонам. Редкие прохожие спешили укрыться в подворотнях, испуганно жались к стенам домов. Из толпы рявкали: