— Товарищи! — снова постучав по столу, сказал Шанцер. — Московский комитет готов доложить вам о состоянии боевых дружин и их вооружении.
Южин вышел к столу неторопливо, уверенно принялся рассказывать о численности дружинников по заводам и фабрикам, сколько оружия имеется у рабочих. Из доклада получалось: в Москве около двух тысяч вооруженных дружинников…
Домой Точисский вернулся в полночь. Вместе с Сашей долго думали, где оборудовать тайник для бомб. Решили — под детской кроваткой. Хоть и опасно, а чтоб полицию обмануть, на случай обыска лучшего места не сыскать.
Филер, не проявивший наблюдательности или неоднократно упускавший подозреваемого при слежке, лишался наградных, он аттестовался как агент без служебного рвения и в сыскной иерархии не мог рассчитывать на повышение.
Вот почему подполковник Терещенко, прочитав очередной донос одного из осведомителей, был раздражен. Агент писал, что в Введенском народном доме имело место собрание корпорации техников Москвы, на котором присутствовало более ста человек.
На митинге выступал неизвестный социал-демократ интеллигентного вида, лет сорока, с бородой и в очках. Он призывал профсоюз техников поддерживать резолюции Третьего съезда РСДРП и всеобщую стачку городских пролетариев.
Установить фамилию или хотя бы кличку выступавшего филеру не удалось. Попытка выследить местожительство оратора окончилась также неудачно.
Насупив брови, подполковник на полях доноса вывел жирно: «С таковой внешностью каждый двадцатый в Москве может быть заподозрен в принадлежности к партии социал-демократов». Он и не подумал, что организатор собрания техников Москвы — старый знакомый подполковника Терещенко Павел Варфоломеевич Точисский…
— Убили Баумана, Грача убили!
Черное известие облетело Москву, потрясло пролетариат. Совсем недавно Баумана выпустили из Таганской тюрьмы, и теперь, когда революция в разгаре, Николай Эрнестович погиб от подлой руки черносотенца…
Чуть свет Точисский вместе с Сашей отправились к Техническому училищу. Непогодилось, ветер и снежная пороша секли в лицо. Но народ шел и шел. И чем ближе подходили Точисские к училищу, тем делалось многолюднее.
— Неужели все они на похороны? — спросила Саша. — Там, в училище, и места не хватит.
Павел не ответил жене, он думал о своем, С Бауманом близко так и не удалось познакомиться. Аким Сергеев рассказывал о Баумане: он был агент «Искры» и революционер-профессионал, смелый, умный. Его не пугали тюрьмы и самые суровые приговоры суда…
Уже у самого училища вдруг тревожно и печально взревели фабрично-заводские гудки. Гул сделался мощный, грозный и разом смолк.
Двор Технического, ближайшие улицы заполнил народ. Издали Точисский увидел Шанцера, он стоял на крыльце. Пробиться к Марату было невозможно, рабочие сбились плотной стеной, слушали Шанцера. До Павла долетели обрывочные фразы:
— …Возможны провокации… обеспечить порядок… охрана за боевиками…
Толпа раздалась, и по широкому проходу поплыл накрытый алым полотнищем гроб. А над гробом, над людским разливом возникло торжественно и скорбно:
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу…
Плакала Саша, плакали многие, Точисский не мог петь, ком подступил к горлу. Рабочие перестраивались в колонны, шли за гробом. Павел оказался рядом с Шап-цером, Землячкой, Южиным и другими членами Московского комитета.
До Красных ворот двигались по узким улицам медленно и тесно. Но на Садовом кольце колонны раздались, ускорили шаг. Народ все прибывал и прибывал, пристраиваясь на ходу. Прижимаясь к тротуарам, по ту и другую сторону траурной процессии цепочкой растянулись дружинники.
С балконов и окон многих домов свисали траурные, красные с черным, флаги. Рабочие несли транспаранты:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «В борьбе ты обретешь право свое!»
«Да, только в борьбе, — думал Точисский. — В жестокой и непримиримой. Дорогой ценой…»
Тянулось печальное шествие на дальнее Ваганьковское кладбище, и ни одного полицейского, ни одного городового на пути. Лишь один раз дорогу преградила казачья сотня, однако не решилась, не устояла перед грозной силой, что двигалась на нее.
Плыл гроб, поднятый на руках рабочих Москвы. Склонилось шитое работницами фабрики Шмита бархатное знамя. Пролетариат Москвы хоронил Николая Баумана, члена Московского комитета РСДРП. Провожали в последний путь революционера, большевика рабочие Рогожской заставы и Лефортова, Замоскворечья и Пресни, Бутырок и железнодорожной Каланчевки. Шла вся трудовая Москва, и никто не посмел встать на ее дороге.