Он пока не осмеливался открыть глаза. Сначала речь была не более чем непонятным бормотанием, которое, казалось, отзывалось эхом, как будто разговор шёл в пещере или соборе, но в конце концов он смог разобрать и слова.
Он слышал мужской голос.
— Ладно, Маргарет, если быть откровенным, то, если он корчит из себя недотрогу, то я бы бросил его, как горячий кирпич. Такие мужчины не стоят внимания.
— Я знаю, — теперь женский голос. — Но я и правда очень ждала танцев. Он свинья.
— Он хуже свиньи, Маргарет, он боров. Тупой мудак. Половина мужчин в госпитале отдали бы правую руку ради того, чтобы пойти на свидание с такой девчонкой, как ты.
— Половина мужчин?
— Ну ладно, половина мужчин, которые не знакомы с музыкальным театром, если ты понимаешь, что я имею в виду… Но ты понимаешь.
Оба засмеялись, но внезапно замолчали, когда Майкл застонал. Он чувствовал боль. В груди, в голове, в шее — фактически, ему не удавалось найти хоть одну часть своего тела, которая не болела бы. Вдобавок к этому, он был обезвожен. Язык напоминал наждачную бумагу, а на губах остался привкус крови.
— О, кто-то проснулся, — произнёс мужской голос. — Маргарет, пойди позови доктора Хатчинса, и я продемонстрирую свой врачебный такт.
— Держу пари, это так.
Занавеска открылась, и, когда Майкл впервые открыл глаза, ему показалось, будто он стоит перед прожектором. Белая вспышка света заставила его сердце биться быстрее, а потом формы и очертания начали медленно прорисовываться, пока Майкл наконец не увидел медбрата.
— Доброе утро, солнышко… Итак, вы можете просто назвать своё имя?
Майкл произнёс своё имя, но из его рта не вырвалось ни звука. Его горло по-прежнему было сухим, и он вдруг почувствовал, как у задней стенки его глотки что-то щекочет. Медбрат поднял три пальца на левой руке.
— Сколько пальцев я показываю?
— Т… три, — прошептал Майкл.
— Вы знаете, где находитесь?
Он кивнул.
— Вы помните, что случилось?
Он покачал головой. Что случилось? Почему он в больнице?
— Хорошо. Не двигайтесь. Просто оставайтесь здесь… Всё… Вы же не хотите нанести себе травмы… Итак, как зовут премьер-министра?
— Уинстон Черчилль, — прохрипел Майкл.
Медбрат расплылся в улыбке.
— Правильно, — сказал он. — Ладно, Майкл, я медбрат Коллинз. Медсестра Гейт пошла за доктором Хатчинсом. Она скоро вернётся.
Доктор Хатчинс оказался лысеющим мужчиной в пенсне и галстуке-бабочке, с копной белых волос на затылке. Над его лбом красовался неровный жёлтый шрам, который, решил Майкл, остался от травмы, полученной на войне; на первой войне. Он говорил коротко, как человек, который служил в войсках, так что это был не просто домысел. Но даже при этом в нём было что-то мягкое и успокаивающее, что-то, что позволило Майклу расслабиться.
— Вы в Королевской больнице, Майкл. Вы здесь уже четыре дня, физически, но не духовно. Вы помните несчастный случай?
Майкл покачал головой.
— Какой несчастный случай?
— Вы работали в ночную смену, в порту. Там произошёл взрыв. Ваш начальник сказал, что там было что-то связанное с керосином.
Взрыв. Он помнил взрыв — или, по крайней мере, думал, что помнит. Его память заполнилась картинками из другого периода его жизни, где тоже были огонь и боль, но это было не то. Это было что-то другое.
— К счастью, ваши ранения, кажется, не такие тяжёлые, как мы поначалу опасались. Несколько синяков и царапин, трещина в ребре, но ничего не сломано. Нет ничего такого, с чем мы не могли бы справиться.
Там был ящик. Он помнил ящик и корабль. Он был там с Фрэнком, и Уилфом, и Хассаном.
— Хассан… — сказал он. — И остальные. Что с остальными?
Доктор Хатчинс снял очки и закусил губу.
— Мне жаль, Майкл, — произнёс он. — Не знаю, как вам это сказать, но им не так повезло, как вам.
Доктор Хатчинс встал и повернулся к медбрату Коллинзу.
— У него есть семья, с которой мы должны связаться?
— Да, — ответил медбрат Коллинз. — Его сестра. Она живёт в Бьюттауне. Она была здесь вчера.
Доктор Хатчинс кивнул и снова повернулся к Майклу. И улыбнулся. Майкл подумал, что, наверно, он улыбается так всем своим пациентам, особенно, должно быть, тем, кого жалеет. Когда он вышел из палаты, Коллинз и Гейт направились за ним, и Майкл остался один.
Сестра пришла к нему чуть позже в тот же день. Её глаза покраснели от слёз, и она была не накрашена. Он не помнил, когда в последний раз видел её без макияжа. Может быть, когда умер их отец.
— Я так волновалась, — сказала она, почти до боли сжав его руку. — Когда они сказали мне, что Фрэнк, Уилф и тот третий мальчик…