Мальчик нахмурился, как будто Майкл сказал что-то, что могло оказаться неправдой, а потом заорал:
— Он говорит, что он твой брат.
В полумраке прихожей Майкл увидел выходящую из кухни фигуру, одетую в передник и резиновые перчатки «Мэриголд». Она была старше, чем он мог себе представить: он увидел седые пряди в её некогда чёрных, как и у него, волосах, «гусиные лапки» в уголках её голубых глаз, морщинки у рта — но он всё равно узнал её.
— Мария… — сказал он, не находя других слов. Его глаза загорелись, и он почувствовал, что улыбается, самой искренней улыбкой, впервые на своей памяти. Он чувствовал себя так, словно его сердце вот-вот выскочит из груди, словно ему хотелось сделать вдох, пока он не взорвался, словно все его молитвы наконец были услышаны и он получил на них ответ.
Может быть, теперь это закончится, может быть, всё прекратится, и он будет в безопасности — у себя дома.
— Роберт, иди в свою комнату, — сказала его сестра своему сыну, мальчику, которого Майкл в последний раз видел младенцем, всего несколько дней назад.
Мальчик пожал плечами и пошёл обратно в дом, а Майкл понял, что Мария не улыбается ему в ответ.
— Вы не мой брат, — сказала она, качая головой. — Мой брат умер. Много лет назад. Посмотрите на себя. Сколько вам лет? Ему бы было уже почти сорок. Вы не Майкл. Как вы смеете являться сюда и говорить такие вещи?! Кто вы? Откуда вы знаете его имя? Откуда вы знаете, где я живу?
— Нет… — сказал Майкл, делая шаг к двери.
— Держитесь от меня подальше, или, клянусь Богом, я позвоню в полицию. Кто вы?
— Я же сказал тебе, — ответил Майкл. — Это я. Майкл. Я вернулся. Я здесь, я вернулся, и я только хотел…
— Это какая-то дурацкая шутка? — сказала его сестра. — Мой брат давно пропал. Мне сказали, что он мог утопиться. Что он мог спрыгнуть с лодки и утопиться. Как вы смеете приходить сюда и говорить такое? Как вы смеете?..
Она зажала рот рукой и вытерла слёзы.
— Ваше счастье, что мой муж на работе, — сказала она. — Если бы он был дома…
— Пожалуйста, Мария… — взмолился Майкл. — Я просто…
— Я больше не хочу вас тут видеть, — сказала его сестра. — Вы меня слышите? Я больше никогда не хочу вас видеть.
Дверь закрылась — не с грохотом, но с глухим стуком — и Майкл был уверен, что слышал всхлипывания с другой стороны. Он прислонился к двери и попытался что-то сказать, хоть что-нибудь, но не смог. Это было бесполезно.
Остаток пути к отелю он просидел молча. Джек готов был поставить что угодно на то, что сестра парня примет его с распростёртыми объятиями, но тогда четырнадцать лет были долгим временем. Не существовало учебника о том, как реагировать на подобные сюрпризы, особенно если они были настолько нелогичными. Джек не мог ничего сказать в утешение Майклу; во всяком случае, он ничего не мог придумать — ничего такого, что имело бы для него значение. Всё, что он мог — заботиться о безопасности Майкла.
Джеку часто нравилось думать о том, что годы, проведённые в бесплодном ожидании — годы, демонстрировавшие все самые грязные стороны жизни — сделали его жёстче; он стал достаточно циничным для того, чтобы справляться с тем, что ожидало его в дальнейшем, и эмоционально устойчивым для того, чтобы найти выход из любой ситуации, но он знал, что это не так. Последние угольки сочувствия и альтруизма в нём ещё не угасли окончательно. Но что делать с Майклом?
— Что нам делать? — спросил Майкл, когда они вернулись в гостиничный номер. Угасающий свет закатного солнца просачивался сквозь закрытые шторы, окрашивая всю комнату в огненно-оранжевый цвет.
— На долгое время — не знаю, — сказал Джек. — У меня самого есть вопросы, которые требуют ответа, а ты… ты сам по себе просто большая связка вопросов. Завтра будет кое-что… Возможно, мне придётся кое с кем встретиться. Может быть, из этого ничего и не выйдет. А что будет до того, я не знаю. Планы у меня только что иссякли. Но сегодня вечером… Я бы сказал, что сегодня мы пойдём в город и выпьем где-нибудь. Я хочу сказать, мне сейчас нет особого смысла напиваться, потому что, кажется, сейчас я не пьянею, но мы можем посидеть в каком-нибудь шумном и многолюдном пабе и притвориться, что весело проводим время. Неплохо звучит, а, дружок?
Майкл улыбнулся. Это не было планом как таковым, но он решил, что это лучше, чем оставаться в своей безжизненной комнате, думая о событиях прошедшего дня. Кроме того, когда он просто был с Джеком, он чувствовал себя в безопасности.
Паб назывался «Роза и Корона», и он находился всего в нескольких минутах ходьбы от отеля, в узком проезде рядом с оживлённой Сент-Мэри-стрит. Это место оказалось именно таким, каким его описывал Джек; там было и шумно, и многолюдно. По настоянию Джека они сели в углу, откуда хорошо была видна остальная часть бара, и некоторое время оба молчали. Майкл первым прервал тишину — точнее, молчание за их столиком среди какофонии, издаваемой остальными посетителями.
— У вас есть друзья? — спросил он.
Джек засмеялся.
— Друзья? Ну, есть кое-какие люди, которых я знаю, — ответил он. — Думаю, их можно назвать товарищами. Знакомыми. У меня были друзья, но я давно не видел никого из них. Понимаешь, то, чем я обладаю, всё, что у меня есть… оно не позволяет мне заводить друзей. — Он сделал паузу, опустил взгляд на свою пинту холодной воды из-под крана и задумчиво улыбнулся. — Как будто для меня время идёт не так, как для других людей. То, что кажется тебе месяцами, для них — годы, и потом они уходят. Люди стареют, умирают. Сначала я ходил на похороны, но потом этих похорон, которые мне нужно было посещать, стало слишком много. И война ничего не облегчила.
— Вы были на войне?
— О, да, — Джек кивнул, по-прежнему улыбаясь. — На самом деле, на обеих войнах, и кроме того — ещё на нескольких. Я был в подобных ситуациях, которые заставляют тебя… не знаю… думать иначе обо всём этом. Я имею в виду, если жизнь настолько не ценится, что людей можно лопатами швырять на войну, как… как груды угля в печь, что это означает? — Он покачал головой и сделал ещё глоток воды.
— Вы вообще не пьёте? — поинтересовался Майкл.
Джек покачал головой.
— На меня это не действует, — с ухмылкой отозвался он. — Хотя иногда мне этого хотелось бы. Знаешь, чтобы перейти черту?