— Вы испытали что-нибудь… необычное? — спросил Кромвель.
— Нет, — ответил Майкл. — Нет… я… ничего такого, нет.
— Понятно. Ладно, нам может понадобиться задать вам ещё несколько вопросов, когда вам немного полегчает. Вы ведь не планируете покидать Кардифф в ближайшее время?
Майкл покачал головой.
— Хорошо. Хорошо. Ну, думаю, пока мы закончили. Поговорим попозже, мистер Беллини. Выздоравливайте.
Кромвель встал, и, прежде чем уйти, они с Валентином одарили Майкла улыбками Чеширского кота, которые странно смотрелись на их лицах — особенно у Валентина.
Майкла выписали из больницы на следующий день. Никто не встречал его у дверей. Его сестра работала на сигаретной фабрике, а зять, Родри, был в порту. Хотя у Майкла всё ещё болели ноги, он дошёл до Бьюттауна пешком в невзрачной, серой и жёсткой пижаме, которую ему дали в госпитале.
К тому времени, как он добрался до узких, похожих на ущелья улиц Бьюттауна, окружавших Тигровую бухту, день уже близился к вечеру, и он уже мог слышать доносящуюся из пабов фортепианную музыку. Он слышал и хриплый смех играющих в карты ирландцев, и непонятную болтовню китаянок в прачечных. Дети играли на улицах, по которым шли в бордели моряки, а полицейские старались не обращать внимания ни на что из того, что не грозило перерасти в драку.
Теперь, конечно, всё это казалось ему знакомым. Он жил в тенистом, задымлённом Бьюттауне с тех пор, как умерла его мать. Отец перевёз их сюда, чтобы быть поближе к своей работе в порту, когда он ещё работал. Разумеется, в скором времени он потерял работу; вскоре после того он начал пить. Они жили все вместе — его отец, его сестра и он — на нижнем этаже террасного дома, прямо под семьёй итальянцев, которые постоянно ругались и дрались.
Майкл знал Бьюттаун как свои пять пальцев, и тем не менее, когда он возвращался в тот день, ему казалось, будто что-то изменилось. Здания почему-то выглядели по-другому, как будто их построили из какого-то другого камня. Всё казалось более настоящим.
Крошечный домик на Фицтхеймон Терис, который он делил с семьёй своей сестры, встретил его ароматом ноги ягнёнка, медленно поджаривающейся в духовке. Он в одиночестве сидел на кухне, пил чай и курил, пока домой не вернулась его сестра, неся на руках его маленького племянника.
— О, ты дома! — радостно воскликнула она. — Подожди, я только положу Роберта в кроватку. Еда скоро будет готова, и Родри вот-вот вернётся.
Родри был немного старше Майкла и его сестры, неприветливый и насмешливый человек, который всегда казался Майклу странно пугающим. Майкл никогда не понимал, что Мария в нём нашла, но она всегда отвечала, что без Родри им негде было бы жить. Когда Родри закончил свою смену в порту и полчаса просидел в ванне в пристройке, вся семья собралась за столом, включая Роберта, который сидел на высоком стульчике и играл с пластмассовой погремушкой и кольцом-прорезывателем для зубов.
Родри наконец заговорил, угощаясь печёной картошкой:
— Забавная вещь этот взрыв, — сказал он своим обычным грубым тоном.
— Что ты имеешь в виду под «забавным»? — переспросил Майкл, чувствуя себя неспособным скрыть своё негодование.
— Ну, они закрыли весь порт, а тот корабль всё ещё здесь. Всё утро там были люди. Не команда. Просто люди и вездеходы. Вроде армейских. Забавно. Они считают, что это была бомба.
Майкл сделал вид, что не слушает, накладывая себе на тарелку морковь и горох, а потом потянувшись через стол за соусником.
— И никакой полиции, представляешь, — продолжал Родри, — что и в самом деле забавно. Надо думать, такой большой взрыв должен был привлечь полицию.
Подняв взгляд от своей тарелки, Майкл увидел Родри, уставившегося на него с таким выражением на лице, словно его это почти забавляло. Было слишком опрометчиво надеяться, что зять действительно поймёт, что всё это значило для него; видеть, как его друзья были убиты таким способом. Фрэнк и Уилф. Хассан.
Когда с едой было покончено, Майкл ушёл в свою комнату, почти ничего больше не сказав ни Марии, ни Родри и только чуть-чуть позабавлявшись с племянником. Он лёг на кровать и включил радио.
Они снова передавали ту песню, эта песня Фрэнки Лейна сейчас играла практически постоянно. Он подумал, что это самая романтичная песня, которую он слышал когда-либо раньше; до всего этого. Теперь слушать её было больно. Почему они продолжают её передавать?
Он снова натянул башмаки и в панике выскочил из дома. Сестра побежала к входной двери и крикнула ему вслед:
— Майкл! Куда ты?
— Погулять, — мрачно ответил он. — Я приду не поздно.
«Корабль и пилот» был типичным бьюттаунским пабом, заполненным типичными бьюттаунскими мужиками: портовыми рабочими, моряками и бродягами со всех уголков земного шара. Грубые старики, которым было что рассказать, тихо сидели, баюкая свои пинты, и играли в домино, пока ровесники Майкла участвовали во всех ритуалах молодёжи, попивая горький «Брейнз»[10], рассказывая анекдоты и соревнуясь со всеми подряд в армрестлинге.
Люди смотрели на него странно, и он очень хорошо это чувствовал. Они должны были слышать о том, что случилось, но никто ничего не сказал. Они просто вот так смотрели на него.
В дальнем углу паба готовили сцену для Ширли, местной певицы, и её музыкантов, но болтовня вокруг не стихала.
— Что произошло?
Майкл поднял взгляд. Это был сын Фрэнка, Пит. Он был чуть старше Майкла, но такого же телосложения, как его отец, задира от природы, с предплечьями, как у Попая[11]. Любопытно было то, что он не казался злым, а Пит почти всегда выглядел злым, как будто специально нарывался на драку. Теперь он выглядел просто грустным, как будто что-то у него внутри умерло. Майкл ничего не ответил.
— Что произошло? — повторил Пит. — Ты был с ним, когда это случилось. Что произошло?
— Не знаю, — ответил Майкл. — Я не помню.
— Ты не помнишь? Я… — Пит бросил взгляд в угол помещения, сделал глубокий вдох и закрыл глаза.
— Честное слово, Пит, — сказал Майкл. — Я ничего не помню. Был взрыв, а потом я очнулся в больнице. Это всё, что я помню.
11
Персонаж комиксов и мультфильмов (с 1929), особенно популярных в 1930-е гг., смешной пучеглазый морячок, обладавший способностью превращаться в суперсилача каждый раз, когда он съедал банку консервированного шпината.