Что это она говорит! Слышал бы Леонид… А в общем, невелика персона. Он уже начал поднимать голову и вести себя так, как будто все кругом ему что-то должны. Включая Соню. Пока что особых благ он и не заработал. Всё, что сделал, – так это выпил её молоко, и Мари вынуждена была отдать госпоже своё.
Подумала так и рассмеялась. Как девчонка, которая сердится на ровесника, отобравшего у неё куклу. Нет, в детстве потерянная кукла – обида посильнее, чем какое‑то молоко.
Через некоторое время все четверо сидели за столом. Мари сесть вместе со всеми отказалась.
– Мне надо привыкать есть на кухне, – сказала она, – когда у вас, ваше сиятельство, будет свой дом, никто не поймёт такого: служанка рядом с господами.
Пабло Риччи сел за стол, едва Соня ему это предложила.
– Не еда меня влечёт, – признался он, – а возможность пообщаться со знатными людьми, которые только что пережили такое захватывающее приключение!
– Сеньор Леонид вряд ли считает свое освобождение приключением, – скрывая улыбку, произнесла Соня. – Для него это спасение, возрождение, возвращение к жизни, куда он вернуться уже не чаял.
– Зато теперь он слишком быстро к ней возвращается, – с долей осуждения пробормотал Жан, но так, чтобы Разумов–ский его не услышал.
За столом говорили в основном Жан и Пабло. Соня подбадривала обоих заинтересованными репликами. О том, что происходило с ним в рыбачьем поселке, в свое время он так и не успел ей рассказать.
Шастейль посмеивался над рыбаками, которые поначалу ему не доверяли, потому что жители поселка никогда не видели обычного врача и лечили себя сами просто вином, подогретым вином или вином с травами. В тяжелых случаях обращались к знахарке. Но часто не ходили, побаивались её. Считали ведьмой, а знаться с такой, как известно, себе дороже. Но и не выдавали её монахам, которые порой в поселок наведывались. Если бы знахарку сожгли, кто бы стал их лечить?
Пабло простодушно поведал сидящим за столом о своём внезапном обогащении и о том, как местные аристократы не хотят с ним общаться.
– Но зато, когда заказывают мне свои портреты, торгуются за каждый реал, а уж позируя, столько драгоценностей на себя навешивают, что у меня золотой краски вдвое уходит против любой другой. Конечно, мне далеко до Гойи, нашего великого испанца. ипишу я, как привык, как меня учили – возвышенные чувства, идеальная природа, но у меня, и возлюбленная не герцогиня Альба, как у Франсиско, а простая маха… И знаете, я впервые понял, что люди правы: деньги идут к деньгам. Представьте, моя тетка, здоровая и моложавая, вдруг приказала долго жить. Муж у неё был процентщик, вот и старушка, можно сказать, на мешке с деньгами сидела. Кому всё досталось? Мне. При том, что я вовсе не единственный её наследник… Вот только титул купить у нас не так просто, как во Франции. Может, и мне туда с вами поехать? Как, Жан, в случае чего разрешишь мне у тебя дома пожить?
– С дорогой душой, – отозвался тот. – Да ещё и стану рекомендовать тебя своим пациентам. Мол, знаменитый испанский художник приехал. Портреты, которые он пишет, со временем станут богатством почище иного клада.
Приятели рассмеялись.
– Кто знает, может, так и случится, – поддержала их разговор Соня, чем заслужила благодарную улыбку Риччи.
И только Разумовский за столом не проронил ни слова.
Глава тринадцатая
– Соня! Посмотри на себя, в кого ты превратилась! Где та тихая, нежная девушка? Где хрупкий цветок, который трепетал от невинного поцелуя?..
– Леонид, ты увлекся, – сухо сказала Соня, приподнимаясь на локте.
Пресловутые кушетки Риччи стояли теперь в трех комнатах, и один топчан – в комнате прислуги, примыкавшей к Сониной спальне. Только благодаря её ненавязчивому отказу слуги Пабло Риччи не заставили мебелью все комнаты особняка. Пока, по её мнению, хватало места, чтобы на этих скромных и не очень ложах почивали нынешние обитатели особняка мадам де Савари. Не запутаться бы в этих именах. Если бы Леонид поинтересовался, что за имя числится в документах, Соне пришлось бы рассказывать ему долгую, но увлекательную историю своей поездки в Париж, а потом и в Австрию, в которую, впрочем, княжна так и не доехала.
Если бы спросил, она бы сказала… Если бы да кабы! Пока что Леонид проник к ней в спальню, – видно, здорово устала Мари, если его шагов не услышала, – да ещё и позволял себе читать нотации её хозяйке.
А по какому, собственно, праву? Разбудил, поставил своим приходом в двусмысленное положение. Что подумают слуги или тот же Жан? Что она дала повод Разумовскому так себя с нею вести!
Соня не сделала и попытки подняться, прикрыться, вскрикнуть, смутиться, как случилось бы всего какой‑нибудь год назад. Этому, похоже, он и удивился. Думал застать её врасплох. Представлял себе «ахи» и «охи», испуг и кокетство, а он бы успокаивал и говорил, что зашёл всего лишь пожелать «спокойной ночи». Успокаивая, обнимать…