– Теперь надо замуровать стену, – деловито заметила Мари.
– Я и сам об этом размышляю, – отозвался Жан. – А ты знаешь как?
– Мне кажется, так, – с важным видом начала Соня, – берут камни, их чем‑то мажут и укладывают один на другой.
Мари отвернулась, чтобы хозяйка не увидела ее улыбку. Зато Жан не стал стесняться.
– Какая ты умная! – фыркнул он. – Об этом я и сам догадался. А вот чем мажут?
– Надо спросить у Пабло, – вмешалась Соня. – Скажем, что хотим подправить стену.
– А он тут же решит прислать к нам кого‑то из слуг, – радостно подхватил Жан.
Соня нахмурилась:
– И ничего смешного нет.
– Придумала! – первой встрепенулась Мари. – Недалеко от нас, я видела, работники кладут часовню. Давайте я пойду к ним с какой‑нибудь большой чашкой и куплю эту кашу для стен. Скажу, что нечаянно отломила… угол печки, а хозяйка у меня такая, что увидит – убьет!
– Однако горазда ты выдумывать, – покачала головой Соня.
Но Мари ничуть не смутилась:
– Это так, ваше сиятельство. Как часто в жизни меня спасали выдумки. Умение искать выход позволило мне дожить до двадцати лет, а иначе я умерла бы от голода еще в шесть…
– А что с тобой случилось в шесть лет?
Мари помрачнела:
– Если позволите, ваше сиятельство, я расскажу об этом как‑нибудь в другой раз.
– Ладно.
Соня с интересом взглянула на свою служанку. Едва ли не каждый день она открывает в Мари что‑то новое. Что‑то узнает… или не узнает.
На другое утро Соня проснулась такой разбитой, что не стала вставать с кровати, потому что каждое движение причиняло ей боль.
Мари всполошилась, побежала за Жаном.
– Да‑а, – протянул он, взглянув на Сонино измученное лицо с кругами под глазами. – Аристократы – это совсем другие люди. Мари, у тебя что‑нибудь болит?
– Немного. Поясница.
– У меня тоже руки побаливают, – согласился Жан, – но чтобы заболеть так основательно… Я скажу Анхеле, чтобы сварила тебе бульон.
– Только не бульон! – простонала Соня. – Я вообще не могу думать о еде! Меня тошнит!
– Тошнит?
Уже взявшийся было за ручку двери, он вернулся и даже присел к ней на постель. Переспросил удивленно:
– Тошнит?
Но едва Соня о том подумала, как ее просто вывернуло наизнанку. Мари едва успела подставить небольшую лохань.
Княжна от стыда расплакалась – такого конфуза с ней никогда не случалось.
– Наверное, меня отравили, – прошептала она сквозь слезы.
– Отравили? – изумился он. – Но мы все время едим одно и то же… Ты, видимо, вспомнила своего умершего дворецкого… – Он помолчал, прикусив губу, и сказал неожиданно: – Мари, принеси‑ка госпоже воды.
– Но она есть, я еще с вечера налила.
– Свежей принеси, – непривычно суровым голосом сказал Жан.
Девушка, поняв, что ее удаляют, обиженно поджала губы. Что можно скрывать от человека, который знает даже, где спрятано фамильное золото?!
Но, уже идя по коридору, она вдруг остановилась от пришедшей в голову мысли, постояла, еще подумала и, кивнув себе, пошла дальше. Шастейль думает, что она ничего не знает, но Мари знает побольше него!
Жан стал расспрашивать Соню о таких вещах, что она и краснела, и бледнела, и вообще говорить отказывалась.
– Сейчас я расспрашиваю тебя только как врач, – убеждал ее приятель, – забудь обо всем остальном.
– Не могу, – прошептала она, мучительно краснея.
– Хорошо, больше я не буду тебя донимать расспросами, но то, что я скажу, скорее всего тебя не обрадует.
– Ты хочешь сказать, я серьезно больна?
– Вряд ли это можно назвать болезнью, но выздоровление твое наступит не слишком скоро… Ты беременна.
– Не может быть! – вырвалось у Сони.
Но она тут же прикусила язык: может, еще как может! «Радуйся, Софья Николаевна! Кажется, ты успела убедить себя, что бесплодна. Стала уже представлять свою жизнь в обществе приемного сына, и вот жизнь заставляет расплачиваться за такое легкомыслие…»
Но почему расплачиваться? Разве судьба не дарит ей подарка в виде будущего – желанного, пусть и внебрачного – ребенка!
Да и о чем она могла бы жалеть? Разве у Сони мало денег, чтобы оплатить любые документы, свидетельствующие о законном происхождении на свет ее дитяти?
– Софи, не расстраивайся! – затеребил ее Жан Шастейль. – Вырастим мы твоего ребенка. Хочешь, я его усыновлю?
– У него есть отец, – сказала она сухо, чтобы не допускать фамильярности, но тут же спохватилась: какой отец?! Разве не желала она недавно, чтобы он исчез и никогда больше в ее жизни не появлялся? То‑то же! – Думаю, мне сегодня надо полежать в кровати.