2
Взрослые частенько пускают Смерть на самотек – подрастешь, сам во всем разберешься… А если нет?! Гайдар лучше многих понимал, что именно трусость, в ядре которой заложен изначальный людской страх перед смертью, трусость как душевный недуг способна навсегда извратить личность. Выродить человека до существа.
Трус в понимании Гайдара – опасный калека. Не случайно один из ранних его книжных персонажей, красноармеец Чубатов, заключает: «Трус чаще гибнет, чем рисковый человек. Трус, он действует в момент опасности глупо, даже в смысле спасения собственной шкуры».
Можно перевоспитать вора, усовестить душегуба, но не вылечить сердца, пораженного спорами страха. Вот он – горький писательский вывод. Не случайно многие гайдаровские герои проходят через инициацию выбора. Для мальчишки, что едва держится на воде, испытанием станет широкая река Кальва. Судьба барабанщика из одноименной повести – встать из спасительной травы под шпионские пули. У каждого «своя дорога, свой позор и своя слава». Но они входили в реку, поднимались под пули – его герои. И тогда страх терял над ними власть.
Когда пришло к Гайдару это мудрое осознание природы души? Не с того ли 19 августа 1919 года, когда он, пятнадцатилетний подросток – еще не Гайдар, а просто Аркадий Голиков, – вместе с остальными 180 курсантами Шестых Киевских пехотных курсов командного состава Красной Армии получал на плацу свое удостоверение краскома?
После присяги нарком Украины Н. И. Подвойский попросил оркестр сыграть похоронный марш – в память о тех, кому предстоит великая честь умереть за Революцию.
Гайдар вспоминал: «Мурашки бежали по телу. Никому из нас не хотелось умирать. Но этот похоронный марш как бы оторвал нас от страха, и никто уже не думал о смерти». Так в пятнадцать лет Гайдар уже побывал на своих похоронах. Дальше начиналась настоящая жизнь навеки пятнадцатилетнего мальчугана…
На этом пассаже Аркадий Петрович Гайдар наверняка бы поморщился и дословно воспроизвел цитату – у него была исключительная память! – из «Судьбы барабанщика»: «Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик-мечтатель! – Он не в голубую даль, – хмуро ответил я. – У него намылены щеки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами. – Бог мой, какое несчастье! – воскликнул дядя. – Так беги же скорей, бессердечный осел, к нему на помощь, да скажи ему заодно, чтобы он поторапливался…»
Но Гайдар действительно ничего не боялся. Ни в Гражданскую, ни на «гражданке».
Он держал удар, когда критика свирепо, по нескольку лет кряду крушила его светлые веселые истории о юности, войне, о голубой чашке…
Стоически переносил болезнь – чудовищные головные боли, от которых было одно спасение – бритва, и он резал сам себя, новой мукой заглушая ад в контуженной голове.
Дважды звонил наркому внутренних дел Ежову, чтоб выгородить бывшую жену, жестокую Лию Соломянскую, арестованную «врагиню народа», – звонил, чтобы защитить ту, что превратила для него Тимура в орудие пытки: Гайдар, тоскуя, месяцами не видел сына.
Не раскис, ожидая скорого ареста в 1938-м, когда после доноса рассыпали типографский набор «Судьбы барабанщика». В тот период он, осознавая свою «зачумленность», предусмотрительно отгородился от друзей – чтоб не «заразить».
Гайдар не боялся до самого последнего своего дня, 26 октября 1941 года, когда под Леплявой на железнодорожной насыпи, предупреждая партизан о засаде, подставил свое сердце пулеметной очереди.
Буквенно-генетический код всех гайдаровских текстов: «Не бойся!»
Переводчик и поэт Самуил Яковлевич Маршак в свое время отозвался о Мальчише эпитетом «отвратительный»…
В высшей степени предвзятая оценка. Как лирик, он не мог не чувствовать мертвящей величественной красоты этой сказки. И это Маршак, который превосходно разбирался в природе мальчиков: «Из чего только сделаны?» И откуда бы иначе взялась мудрая фраза старого пикта: «Мальчику жизни не жалко, гибель ему нипочем»?
Маршак все оценил, просто оробел перед детской отвагой и великим подвигом самопожертвования. Старость эгоистична и труслива. Маршак – по-стариковски – разозлился на Гайдара:
– Кибальчиш твой не хорош,
Очень страшно ты поешь!
Я, уже будучи недалеким, самовлюбленным выпускником филфака, напрочь позабыв о моем первом детском восторге, отзывался о «Мальчише и Военной Тайне» циничными словами: «некрофилический пафос». Называл «самой готической историей в советской литературе». Задавался саркастическим вопросом, почему не развилось массовое движение «Кибальчишей», мрачных постсоветских готов в красноармейских одеждах. Можно ли вообразить себе что-либо более готичное, чем буденовка – остроконечный суконный шлем с алым пентаклем, френч или шинель с красными клапанами-разговорами?
Неужели я тогда не понимал, что Гайдар не учил умирать? Стоя на страже впечатлительной детской души, он просто учил жить так, чтобы не бояться смерти.
3
На территории послевоенного советского детства Гайдар был почитаемым божеством Красного Пантеона. Вторым, после Ленина, отвечавшим за любовь к детям. При этом было не совсем ясно, чем ленинское кормление в Горках по любвеобильности превышает грандиозные, на всю страну, педагогические заслуги повести о «Тимуре и его команде». Да что тут говорить – тимуровское движение фактически не уступало по размаху пионерскому!
Понятно, по субординации Ленин был Зевсом коммунизма, Главным Дедушкой, а Гайдар – младшим, вечно юным богом, являвшимся школьникам в присказках, почти как курчавый сизиф Пушкин, которому все за всех доделывать. Гайдар был вечным укором советскому недорослю возраста от четырнадцати до семнадцати: «Гайдар в твои годы полком командовал!»
В четырнадцать лет Аркадий Голиков служил адъютантом при командующем войсками по охране железных дорог республики. Есть фотография: юный Голиков с маузером за поясом. Это тот самый пистолет, из которого был застрелен литературный фантом Юрий Ваальд в повести «Школа». Не случайно первоначальное название книги не «Школа», а «Маузер».
При всех исключительных бойцовских качествах Голикова уже тогда поражала его редкая работоспособность – мог не спать по трое суток, если того требовала служба. Дисциплинированный, сообразительный, надежный паренек.
На том памятном киевском плацу с похоронным маршем пятнадцатилетний Голиков был командиром взвода. Меньше чем через 10 дней он принял на себя командование ротой. А ведь ему не было и шестнадцати. Наученный утренним налетом петлюровцев – тогда убило ротного Яшку Оксюза – навсегда разучился спать. И ни разу не прозевал врага.
В декабре 1919 года, за пару месяцев до шестнадцатилетия, был ранен взрывом шрапнельного снаряда. Тот взрыв не раз отзовется роковым эхом в его жизни. В контуженной голове, как крыса, завелся страшный разрушительный недуг – травматический невроз, который вначале оставит его без профессии солдата, потом пройдется по семье и писательской работе…
Перспективного командира роты отправили в Москву – в элитную военную школу «Выстрел». В 17 лет он получил мандат об окончании тактического отделения с правом на должность комполка. И при этом – Голиков один из лучших курсантов.
Первый свой полк получил в Воронеже. Был инициатором бескровного разрешения крестьянского «антоновского» бунта.
По рекомендации Тухачевского получил направление на учебу в Академию Генерального штаба.
Перед семнадцатилетним Гайдаром открывалась блистательного масштаба военная карьера… которая, впрочем, могла захлопнуться в тридцать седьмой расстрельный год, когда выпалывали комбригов. А Гайдар к тому времени наверняка командовал бы дивизией.
В Академию по случайности не попал – раньше направили в Хакасию. Два бессонных месяца надорвали нервную систему. Он оказался между молотом и наковальней – ЧОН Енисейской губернии и губернским ГПУ. Против трехсот сабель атамана Соловьева – Императора Тайги – московскому «вундеркинду» Голикову, опасному выскочке – так о нем думало местное чекистское начальство: выскочка, ранний полковник! – было передано в распоряжение всего сто двадцать четыре бойца. И задание – в кратчайшие сроки обезвредить банду Соловьева.