Хэкетт делал вид, будто ничего не произошло. Он вел себя изысканно вежливо, но теперь и не пытался скрыть своих намерений. Его горящие похотью глаза то и дело задерживались на груди Пруденс.
Она так и не рассказала об этом случае Россу: уж слишком холодно он держался. А кроме того, Пруденс опасалась, как бы он не выкинул нечто безрассудное: ведь это может закончиться большими неприятностями. Оставалось только молить Бога о том, чтобы они добрались до берега раньше, чем ненависть Росса к капитану выплеснется в какой-нибудь опрометчивый поступок.
Когда Пруденс вошла в лазарет, резкий ветер и дождь уже врывались в иллюминаторы. Завываниям стихии вторили стоны раненых и больных. У Пруденс разрывалось сердце от этих погребальных звуков. Кивнув Ричардсу, она повязала свой фартук и двинулась вперед среди раскачивающихся гамаков.
Она поздоровалась со старым седым моряком с туго перевязанной головой. В черепе у него была трещина. Он лежал в лазарете уже неделю, все это время балансируя между жизнью и смертью. Но сегодня цвет лица у него стал значительно лучше, и Пруденс повеселела. Она умыла моряку лицо, пошутила насчет девушек, которых он будет обхаживать, когда они высадятся на берег. Потом занялась следующим больным.
Между тем шторм усиливался. В иллюминаторах вспыхивали зигзаги молний, то и дело озаряя лазарет причудливым светом. Гром гремел так, словно по палубам перекатывались пушечные ядра. Барабанил дождь. Волны поднимали корабль вертикально вверх и снова швыряли вниз. От сильной качки взад и вперед летали фонари, а полоскательные чашки скользили по полу.
Пруденс становилось все труднее держаться на ногах. Передвигаясь от одного матроса к другому, она цеплялась за гамаки, чтобы удержать равновесие. Это был самый сильный шторм за все время плавания, и работа шла с трудом. Больные не получили горячую мясную похлебку: в самом начале шторма коки погасили огонь в камбузе. Делать перевязки и давать лекарства было почти невозможно.
Вдруг совсем рядом с кораблем устрашающе сверкнула молния, и почти сразу послышался не менее сильный раскат грома, от которого судно вздрогнуло и подпрыгнуло на волнах. Ричардс, расплескавший ночной горшок, грубо выругался. Пруденс, которую отбросило к переборке, с трудом поднималась на ноги.
– Скоро наш корабль начнет скакать, как рыба, брошенная в кипяток. Ничего, конечно, с этим не поделаешь, миссис Мэннинг, – сказал Ричардс, с отвращением глядя на лужу, разлившуюся по полу. – Пока не пройдет шторм, надо держаться поближе к своей койке. – Отыскав свободный гамак, он подвесил его к балке. – Может, проводить вас в каюту?
Пруденс покачала головой: какой смысл понапрасну гонять Ричардса? Сейчас у тех, кто выстоял перед ударом шторма и может держаться на ногах, есть дела и поважнее. Она понаблюдала за Ричардсом, который, задрав ногу, впрыгнул в гамак, – иной возможности выполнить этот сложный маневр не было, – а потом осторожно двинулась к двери.
Спускаясь на нижнюю палубу, Пруденс судорожно цеплялась за скобы и поручни и наконец добралась до коридора, ведущего к каюте Росса. Она была совершенно вымотана своими отчаянными попытками устоять на ногах. Ей так хотелось поскорее оказаться в уютной, надежной кровати!
И вдруг она в ужасе отпрыгнула в сторону. В дверях, сгорбившись, стоял какой-то матрос и бормотал под нос нечто неразборчивое. С опаской приблизившись к нему, Пруденс разглядела в тусклом свете фонарей долговязую фигуру Гауки, приятеля Вэджа. Он вымок насквозь; длинные растрепанные волосы свисали на лицо слипшимися прядями.
– Что вы здесь делаете?
– Ох, мадам, я так испугался! Он ведь умрет, спаси Господь его душу!
«Кто, Росс? – тут же промелькнуло в сознании Пруденс. – Что же с ним случилось?» Она почувствовала, что ей не хватает воздуха.
– О ком вы? О докторе Мэннинге?
– Нет-нет, мадам! Я о Тоби.
– Он ранен?
– Еще хуже, мадам. А я тут один, и рассказать-то некому.
– Боже милостивый! Так что же стряслось?
– Мы были на палубе. Ну, я и другие канониры. Привязывали пушки перед штормом. А старина Тоби… тянул вместе с нами. Тут линь возьми и порвись, и орудие покатилось.
– Его раздавило? – вскрикнула Пруденс.
Гауки покачал головой. С его впалых щек стекали капли дождя.
– Нет, мадам. Я прыгнул к нему и бросил другой линь, ну, чтобы закрепить пушку. Но тут появляется капитан и как набросится на беднягу Тоби, точно наш боевой корабль на французский фрегат! И давай честить его: ты, мол, не матрос, а болван и растяпа, паршивый сукин сын… ну, и все такое. А потом показывает вверх, на грот-мачту. Нижние паруса-то, ясное дело, спущены из-за шторма. Но одна брам-стеньга порвалась. И вот, понимаете, свешивается она и болтается, точно здоровенная белая чайка в небе перед закатом.
– А разве нельзя было починить ее после того, как закончится шторм?
– В том-то и дело, мадам. И для корабля никакой опасности нет: парус-то маленький. Но кэп замахал кулаками на Тоби и закричал: «А ну, полезай наверх, урод проклятый, и тяни брам-стеньгу!»
– Но ведь Тоби – канонир. Он не умеет обращаться со снастями.
– Господи помилуй, конечно! Тоби пытался растолковать это капитану. Ведь таких отличных канониров, как Вэдж, у нас на полубаке отродясь не бывало! Только капитан и слушать его не стал. «Ты что-то слишком часто начал мне перечить, пес паршивый», – говорит. А потом пригрозил: дескать, не полезешь – получишь сотню палочных ударов.
– Господи Иисусе! И что же Тоби сделал? Гауки помрачнел.
– Ну, старина Тоби – он ведь парень бравый, его не запугаешь! Вот он и полез…
Пруденс слушала рассказ Гауки со все возрастающим ужасом.
– Значит, он благополучно залез наверх, а потом спустился?
– Нет, мадам. Залезть-то залез… а спуститься капитан ему не разрешил.
– Не разрешил спуститься?! В такой шторм? – Пруденс едва не сорвалась на крик.
– Он даже поставил у грот-мачты морского пехотинца с абордажной саблей. Я-то и другие канониры хотели стянуть Тоби вниз. Да ведь этот… с саблей, грозит, что, мол, разрубит гроты, если мы подойдем близко. Вот мы и топтались там на месте – беспомощные, как фрегат в безветренную погоду.
Пруденс задыхалась от ужаса:
– Значит, Тоби до сих пор там… наверху?
– Ну да, то-то и оно. Все цепляется за жизнь. Если только его уже не сдуло ветром.
– Господи, помоги ему!
Пруденс повернулась и зашагала к люку, стараясь приноровиться к неистовой качке корабля. Выбравшись на палубу, она юркнула под выступ бака, чтобы укрыться от беснующейся стихии. Свист ветра уже давно превратился в рев; дождь обрушивался на корабль ледяным потоком. Пушки громыхали в своих лафетах-тележках; лязг насосных цепей смешивался со скрипом шпангоутов и балок.
Через несколько секунд Пруденс вымокла до нитки – от дождя и перекатывающихся через борт волн. Ветер вырвал гребни из волос, и длинные пряди хлестали ее по лицу.
Она внимательно всматривалась в снасти. Господи, вот он! Пруденс содрогнулась. Тоби Вэдж, добравшийся примерно до середины мачты, висел там с побелевшим от смертельного страха лицом и завывал, как бешеная собака. От этих пронзительных, заупокойных звуков кровь стыла в жилах. С каждым рывком корабля мачта угрожающе раскачивалась, точно молодое деревце на ветру. «Откуда же только у бедняги берутся силы?!» – подумала Пруденс.
А капитан Хэкетт, укрывшийся от непогоды в дверях кают-компании, спокойно наблюдал за этой сценой. Он прижался к косяку, скрестив руки на груди; на его лице играла злорадная улыбка. На палубе, насквозь продуваемой ветром, собрались несколько матросов и офицеров. Они были слишком запуганы, чтобы вступить в спор со своим капитаном, и смущенно отводили в сторону взгляды. Даже морской пехотинец, стоявший на страже возле мачты, был явно пристыжен. И только капитанский прихвостень Сликенхэм улыбался с довольным видом.