Утром, едва рассвело, Клопов отправился домой к старшему полицейскому служителю. Жена Лобова провела его в горницу. Там, на железной кровати, в куче дорогого тряпья алела ксандрейковая рубаха и торчали снятые до половины сапоги, издевательски удлиняя короткие ноги Василия Лобова.
Клопов присел к столу и стал ждать. Будить Лобова он остерегался. По опыту знал, что разговаривать с ним после этого не будет никакой возможности. Нужно было ждать, пока Морфей сам выпустит полицейского служи* теля из железных своих объятий.
Наконец Лобов медленно сел на кровати. Он возвышался над грудой платков и бабьих телогреев в красной своей ксандрейке, как перемазанный кровью зырянский идол. Вчера, видно, был он сильно пьян, и жене не удалось его раздеть. Лобов свирепо пропахал пальцами борозду в слипшихся ресницах и повелительно простер руку в сторону божницы.
На этот жест уже спешила к нему жена с ковшиком рассола.
Лобов выпил рассол, поскрежетывая зубами о край ковша, и затем лишь обратил внимание на члена вотчинного правления.
— А! — просипел он. — Лексей Егорыч! Выпить хочешь?
Клопов покачал головой:
— По делу я. По важному делу!
— Ну? — недовольно спросил Лобов.
Он, как видно, не совсем понимал, какие еще могут быть дела за день до рождества, когда младенец Иисус в чреве матушки своей уже сложил наизготовку ладоши над головой, как складывают их ныряющие в воду пловцы.
Почему-то рождение человеческое полицейский служитель представлял себе именно так. Возможно, причиной тому были слова о море житейском.
— Ты сочинителя-то не отыскал тогда? — спросил Клопов, зная, что автор стихов остался неизвестен.
— Ну! — уже с другой интонацией произнес Лобов, и в его мутных глазах мелькнул огонек интереса.
— Так я могу назвать. Мичурин это!
— Из горнозаводского класса? — Лобов разом подтянулся и глазами стал нашаривать свой мундир.
Клопов кивнул.
Расчет его был прост, но коварством своим мог сделать честь самому Игнацию Лойоле, небезызвестному основателю ордена сердца Иисусова. В случае, когда бы заговорщики начали подозревать о своем разоблачении, этот шаг Клопова неминуемо должен был сбить их с толку и успокоить.
По его мнению, они стали бы рассуждать таким образом.
Если начальству известно о существовании общества, а члены его остаются на свободе, то, значит, принимаются меры к их изобличению. Если таковые меры принимаются, то происходить это должно в глубокой тайне. Если же внезапно префект общества схвачен и безо всякого дознания попросту высечен за сочиненные им стихи, не выдает ли это, что ничего начальству про общество не известно?
Лобов, конечно, никакого дознания устраивать не станет, а Мичурин всю вину возьмет на себя.
Полагаясь на свое знание натуры человеческой, Клопов считал, что наказание Мичурина не только не встревожит, но и успокоит заговорщиков. Если же Поносов успел уже сопоставить разбитое стекло шкафа со вчерашним происшествием, наказание Мичурина убедит его в безосновательности такого сопоставления.
— Ты не говори только никому, что от меня все узнал, — на прощание предупредил полицейского служителя Клопов. — Скажи, что почерка сличал. Ну?
— Ну, — буркнул Лобов, спешно облачаясь в мундир.
Ход следствия явно его не волновал. Клопову же важно было сохранить в тайне свою роль разоблачителя. Поносов в случае чего вполне мог размотать нить его рассуждений.
Было продумано все.
Все было логично и точно, и каждая мелочь принята была в расчет.
Но замысел Клопова разил пустоту, встречая на пути лишь призраки его собственных подозрений.
XXXII
В это время Петр быстро шел по улице, направляясь к дому Клопова.
Вначале он едва не бежал, но по мере приближения к цели все замедлял и замедлял шаги, пытаясь продумать предстоящий разговор. Нужные слова не приходили. Он не мог придумать даже начальной фразы. И, когда оставалось пройти всего квартал, Петр решил бросить бесплодное это занятие в надежде, что верные слова явятся сами собой, едва придет нужда.
Накануне он сперва просто не поверил Анне. Так не вязалось рассказанное ею со всем обликом члена вотчинного правления. Вот будь на его месте, скажем, Лобов, рассказ Анны не вызвал бы у Петра никаких сомнений. Правда, она и раньше упоминала о разговорах, которые заводил с ней Клопов. Но Петр не придавал этому значения. Он хорошо знал любезный сердцу Клопова дух общения с чермозской молодежью, кумиром которой тот себя мнил.
Но как только глаза Анны округлились и налились слезами, он сразу понял нешуточность всего дела.