Прислонившись к воротам, Анна вытирала веки кистями платка, и выражение обиды на ее лице постепенно сменялось выражением любопытства. Ей было страшно, но и до ужаса любопытно, что теперь станет делать Петр, что предпримет...
А он молчал, растерявшись.
Потом у него мелькнула мысль про общество, про- четвертый параграф его правил, где говорилось о собирании всевозможных тайн. Клопов, несомненно, хотел бы скрыть порочащее его происшествие, и обладание этой тайной могло пригодиться ревнителям вольности. Петр подумал об этом как-то отстраненно, словно речь шла не об Анне, а о чужой для него женщине. И тут же такое накатило бешенство, что Анна испуганно коснулась ладонью его щеки: «Петенька, ну не надо... Он же не догнал меня!»
Несмотря на ранний час, Клопова дома не было. Об этом Петру сообщила встреченная им в воротах клопов- ская кухарка. Она вытолкала его обратно на улицу своей богатырской грудью и двинулась в сторону церкви, где на площади уже гремели над лавками поднимаемые ставни.
Петр хотел было направиться в контору, как вдруг заметил в конце квартала знакомую сухопарую фигуру.
Он быстро укрылся за вереей соседних ворот и подождал, пока рядом хлопнет калитка. Затем выждал еще с минуту перед оградой Клопова и, осторожно повернув кольцо на калитке, шагнул во двор. Пройдя по нерасчищенному снегу, поднялся на крыльцо, потянул на себя дверь и очутился в темных, пахнущих соленьями сенцах. Дверь в комнаты была полуоткрыта. Он заглянул туда и никого не увидел — в комнатах было пусто. В глаза ему бросилась смятая постель и лежавшая на стуле книга под названием «История армянского дворянства».
Тогда Петр потянул другую дверь — низкую, обитую изнутри рогожей, концы которой вылезали за порог. Из- за двери потянуло густым запахом съестного, и он догадался, что это кухня. Там, согнувшись у поставца, заставленного мутовками, толчеями и кринками, спиной к нему стоял Клопов. В одной руке член вотчинного правления сжимал краюху, а в другой — добрый кус окорока. Петр умышленно громко хлопнул дверью. Клопов оборотился, и лицо его побелело.
— Ты что! — выкрикнул он, и белые брызги из его рта полетели на черные бревенчатые стены. — Ты как здесь! Как смел без спросу! Вон! Вон отсюда!
Но Петр по срывающемуся голосу Клопова понял, что тот испуган неожиданным его появлением.
Действительно, член вотчинного правления никак не ожидал столь быстрой развязки. Он застыл на месте, с ужасом готовясь услышать в сенцах голоса поносовских сообщников. Но там было тихо. Тогда он обвел взглядом кухню в поисках чего-либо пригодного для защиты. Одно мгновение взгляд его задержался на скалке, а затем остановился на массивной сечке, висевшей около двери.
— Полагаю, вы не забыли вчерашнее досадное происшествие с Анной Ключаревой? — сдержанно спросил Петр.
Не отвечая, Клопов незаметно передвинулся поближе к сечке. Но Петр тоже заприметил это далекое кухонное подобие бердыша, ледяной блеск его округлого лезвия. Он скользнул вдоль стены, предупреждая движение своего собеседника, и встал так, что сечка оказалась висящей как раз над его плечом. Тут же явилась странная мысль: Петр подумал, что так вот висел обнажен-
ный меч над плечом эллинского оратора Демосфена, отучая его от дурной привычки поднимать во время произнесения речи правое плечо.
Эта чудаческая мысль сразу ослабила владевшее им напряжение.
— Вы негодяй! — спокойно сказал он Клопову, снимая со стены и подбрасывая на ладони сечку. — Лишь бесправное положение мое мешает мне вызвать вас на дуэль. Впрочем, что я говорю! Ведь и вы не граф. И даже не купец третьей гильдии, как уважаемый Иван Козьмич. И вам, несмотря на все чванство ваше, никогда не держивать в руках пистолета... Сечка, вот оружие, достойное, пожалуй, ваших рук! Дуэль на сечках, ей-богу, забавно! А? Ведь вы забавник, Алексей Егорыч?
Клопов молчал, чувствуя, как дрожат и подгибаются у него колени. Он с пронзительным сожалением вспоминал месячной давности разговор в кабинете управляющего, когда сам же настаивал на том, чтобы не подвергать преступников немедленному аресту. Теперь он пожинал плоды своей доброты! Клопов не сомневался уже, что Поносов заподозрил его в раскрытии тайны общества, и с замиранием сердца ждал окончания этого беспорядочного монолога.
Петр стоял, широко расставив ноги. Сечка по-прежнему крутилась в воздухе и, холодно поблескивая узорчатым лезвием, перелетала из одной руки Петра в другую.
Клопов, завороженный этим блеском, уже не слушал Петра. Втянув голову в плечи, он ждал лишь минуты, когда тот выскажет наконец со всей определенностью свои условия. Но Петр говорил и говорил. Он словно мстил за испуганное лицо Анны с красными пятнами на щеках, за бессилие своей юности, за бездействие и распадение общества, за всю ту нескончаемую несправедливость, апостолом которой был этот привалившийся к поставцу худой лысеющий человек.