И Клопов не выдержал.
— В рекруты пойдешь! — выкрикнул он, бросаясь на Петра. —Все там будете! Все!
Извернувшись, Клопов миновал описываемый сечкой зигзаг и ухватил Петра за горло.
Петр ощутил на шее его холодные пальцы, почувствовал, как впились в кожу кончики ногтей, и опешил на мгновение. Но тут же вновь накатило вчерашнее бешенство. Он уставил рукоять сечки в грудь Клопову и с силой отбросил его от себя. Затем удержал на лету за отвороты шинели и влепил тяжелую пощечину.
Клопов отлетел обратно к поставцу. А Петр заметил, что на левой его щеке начинает проступать красное пятно.
Вспомнилась рассказанная некогда Анной история про Адама, про его рукописание. Теперь он сам если и не душой своей, то все же очень многим пожертвовал для нее. Это его рука, хотя и не омытая в крови козлища, как на плите белого камня, оставила краснеющий след на бледной щеке Алексея Егоровича Клопова.
Он повернулся и вышел. Прошелестев хвостиками рогожи, хлопнула дверь. И сразу же вслед за этим Клопов услышал донесшийся из комнаты тяжкий удар.
Он выбежал в сенцы. Дверь, ведущая в комнаты, была распахнута настежь. Там, рядом со стулом, на котором лежала «История армянского дворянства», почти вертикально торчала сечка, с размаху всаженная в половицу. Она еще дрожала, издавая еле слышный цедящийся звон.
Этот звон и зловещий трепет лезвия Клопов воспринял, как грозное предупреждение.
XXXIII
Поднявшись в пустой горнозаводской класс, Петр бесцельно покружил по комнате и присел к окну. За окном густо валил снег. Двое подвыпивших мастеровых брели по улице, поминутно проваливаясь в сугробы. В одном из них Петр узнал Ивана Ширинкина. Его после побега Егора Якинцева сутки продержали в том же чулане и, не добившись ничего, выпустили. Гуляет теперь — рождество! Чем мог Петр привлечь его в общество? Что мог предложить ему? Избить Лобова? Пустить красного петуха? Или просто ждать, пока общество распространится? Но если человек годы будет жить в ожидании, то услышит ли он в нужную минуту зов трубы? И если услышит, то встанет ли на этот зов?
Получался круг, из которого нет выхода. Чтобы распространить общество, нужно дать его членам какое-то дело. Чтобы действовать, нужно вначале распространить общество. Нити заговора рвались, не успев оплести и самый Чермоз. А грозный Метелкин — где он?
Дух рабства был вездесущ и безразличен пока даже к свету просвещения. Ведь Клопов, Чернов, тот же Лешка, к примеру, почитали собственное рабское состояние пустой условностью, которой они с высот своего положения и просвещенности могут попросту не замечать. Заметить ее — значит встать вровень с прочими крепостными душами. А чего стоит просвещенность, если она не сердце возвышает, но лишь отделяет человека от ему подобных! Дух рабства был вездесущ, подобен туману. Он расступался перед ударами шпаги, но затем смыкался вновь, делаясь еще гуще. И сама шпага покрывалась капельками этого тумана, ржавела, прирастала к ножнам.
У церкви Рождества Богородицы ударил колокол. Звали к обедне. От густого звона чуть слышно звякнули стекла. Быстрее полетел за окнами снег, будто подстегнутый ударами колокола. Петр посмотрел на абрис нарезного станка, под которым покоились листки манифеста, провел по бумаге ладонью. Это движение неожиданно успокоило.
Весной, когда он говорил Лешке о восстании, перспектива эта казалась столь далекой, что о ней и думать всерьез пока не стоило. Так, разве, иметь в виду. Но с неуспехом секретных приглашений он все больше стал уходить в мечтания. Там, в розовых облаках, гремели его пушки, скакали верховые с приказами, солнце вставало под полями сражений, и ревнители вольности всходили на амвоны божьих храмов, дабы во всеуслышание объявить написанный им манифест.
Но сейчас Петр впервые подумал об этом трезво и просто.
Одна свеча зажгла тыщу свеч. Десяток верных людей, и власть в Чермозе перейдет в руки общества. А когда не втайне, не в темном углу, а с конторского крыльца, с церковного амвона услышат люди слова о вольности, не пойдет ли все по-другому?
Но тут же явилось и сомнение. А как поступят Ключарев, брат Николай и сотни им подобных? Для них привычка к послушанию необходима, как воздух. Пойдут ли за ним? А Мишенька Ромашов? Ведь стал же для него на какое-то время председатель тайного общества чем-то вроде начальства. Может быть, то же произойдет и с другими? Он, Петр Поносов, помощник учителя при горнозаводском классе, станет, пусть ненадол-