XLI
13 января, отправив донесение в Петербург, в III отделение собственной его величества канцелярии — графу Бенкендорфу, губернатор прибыл в Чермоз, coпpовождаемый несколькими чиновниками, жандармским ротмистром и десятком верховых жандармов. Важность личного присутствия на месте злоумышления была этому времени осознана Гаврилой Корнеевичем.
Обыски были уже проведены, но никаких решительных улик не дали. Лишь у Поносова обнаружили книжку стихов Рылеева, а у Мичурина — старую казачью саблю.
Мишенька Ромашов, Федор и Матвей Ширкалин содержались раздельно, в трех комнатах конторского помещения. Хотя Матвей бумагу не подписывал и имел обществу касательство самое незначительное, его все равно арестовали по настоянию прибывшего с Иваном Козьмичом губернского чиновника. Один Лешка поручительством управляющего оставлен был пока на свободе.
Отдельно, в конторском чулане, сидел Семен Мичурин. К бревну его не приковали, но для устрашения Лобов привесил-таки к цепи колодку.
Вначале возле койки Семена в госпитале поставлены были для сбереженья двое сменявших друг друга полицейских служителей. Но вскоре Лобов решил проверить, точно ли у него нога сломана. Улучив время, когда Федора Абрамыча не было в госпитале, он принес Семену два костыля и велел с их помощью немедленно отправляться в контору. Семен, навалившись на костыли, заковылял к лестнице. У верхней ступеньки Лобов выбил у него из рук костыли и легонько толкнул низ. Семей запрыгал по ступеням и, прежде чем догадался упасть, несколько раз перенес всю тяжесть тела а забинтованную ногу, с которой незадолго перед тем просил Федора Абрамыча снять лубки.
После этого он и водворен был в чулан, оставив в снегу между госпиталем и конторой два зуба, выбитых кулаком старшего полицейского служителя.
Теперь Федору Абрамычу, заподозрившему уже за своим подопечным вины более существенные, чем сочинение поносных стихов, не избежать было неприятностей.
3 января Семен сидел в чулане и слышал, как громко заскрипел снег под полозьями губернаторской тройки. На мгновение ему почудилось, что это не снег скрипит, а идет по дрожащим сходням на берег атаман Нормацкий. Не тот, что изъяснялся в его поэме громоздкими одами, а настоящий, живой, с серьгой в ухе. Вот он идет по этим сходням, и они прогибаются, чмокают воду, продавливают сквозь щели тонкие фонтанчики. Золотом отливает на атамане кафтан, сабля бьет по ногам, ветер треплет белое перо на шапке... Эх!
Петра ввиду предстоящего прибытия губернатора перевели в этот день из дальней конторской каморки кабинет управляющего. Иван Козьмич полагал, что здесь Гавриле Корнеевичу всего спокойнее будет беседовать с главным заговорщиком. В то время как губернаторский поезд двигался по улицам Чермоза, Петр спал, вытянувшись на лавке. Ему снилось лето, и закат солнца, и розовая пена облаков, летящая в лицо, — теплая и чуть горьковатая на вкус, как свежее рябиновое варенье.
Разбудил его колокольчик губернаторской тройки.
И в томительный, зябкий миг пробуждения Петр вновь увидел перед собой уходящую вдаль пустынную ленту Камы, каменную ротонду Петропавловского собора в Перми и толпу на Нижнем рынке, где он пытался продать Немку. Вновь увидел мелькнувшее в этой толпе лицо Лешки, его узнающий взгляд и то движение которым Лешка, давая Петру возможность уйти, заслонил его от желто-зеленых, кошачьих глаз Лобова, — только поздно заслонил...
Петр поднялся с лавки и подошел к окну. Под окном топтался на морозе один из младших полицейских служителей, приставленный сторожить, чтобы Петр, высадив рамы, не выпрыгнул из окна. В сам кабинет никого не велено было допускать во избежание толков.
Первым делом Гаврила Корнеевич выразил желание повидать Петра Поносова. Хотя он прибыл в Чермоз прежде всего с той целью, чтобы в рапорте можно было доложить о личном участии в пресечении заговора, ему все же хотелось взглянуть на вождя заговорщиков. Однако, будучи проведен в кабинет управляющего и поглядев на светловолосого паренька в разодранном пол мышкой сюртуке, Гаврила Корнеевич проговорил лишь:
— Так-с...
И пошел вон, с удивлением размышляя о том, что ничто не выдает в этом мальчике опасного преступника.
Затем управляющий почтительно доложил Гавриле Корнеевичу события последних суток. Присутствовавший при разговоре Клопов сказал, что господа владельцы во всем полагаются на мудрость его превосходительства. Но Гаврила Корнеевич не обратил на его слова никакого внимания. Зато, узнав, что Ширкалин остается пока на свободе, он тут же распорядился подвергнуть аресту и его. Готовые последовать возражения Ивана Козьмича он отмел выразительным движением затянутой в перчатку руки. Впрочем, Гаврила Корнеевич тут же уточнил свое распоряжение, объявив, что