XLIV
Из Перми заговорщиков решено было отправить ночью, чтобы не привлекать ничьего внимания.
Петр знал, что его повезут в столицу, но понятия не имел, последуют ли за ним прочие члены общества или нет. Впрочем, он не оставлял надежды перекинуться парой слов с Семеном и Федором. Однако, когда его вывели на двор и усадили в кибитку, безосновательность этой надежды стала очевидна.
Два жандарма сели справа и слева от него. Низко надвинутые башлыки придавали значительность их усатым физиономиям. Кучер подвязал колокольчик, дабы не смущать мирный сон губернских обывателей, и сани тронулись.
Через два часа утомительной безмолвной скачки по мерному покачиванию левого башлыка Петр догадался, что один из его хранителей задремал. Второй громко
возился, устраиваясь поудобнее, кашлял и ругался. Других кибиток не видно и не слышно было.
Полная синяя луна висела над трактом. Чуть подтаявший за день снег на обочинах казался черным. На поворотах плотная стена леса, изламываясь, готова была обрушиться на кибитку. Кони шли ровно, но спать не хотелось. Петр смотрел на лес, на открывавшиеся иногда поля, косо бегущие к туманному горизонту, и в памяти с ночной фантастической отчетливостью всплывали события последних двух месяцев.
...Допросы производились почти ежедневно. Особенно изматывающими стали они после прибытия из Петербурга жандармского подполковника Певцова. Одни и те же вопросы он задавал по-разному, повторял их через некоторое время, делая вид, что забыл ответы, и Петр, возвращаясь после допроса в свою келью губернского острога, чувствовал себя обессиленным и разбитым, как после долгой дороги. В дни, когда допросов не было, ему приносили бумагу — писать собственноручные показания. Давали читать написанное другими членами общества.
Почему-то вспомнилась латинская буква «зет», которой перечеркивалось пустое пространство листа выше его подписи. И Петр с удовлетворением подумал, что на листах с его показаниями этот зигзаг был несравненно крупнее, чем на листах показаний прочих ревнителей вольности. Вот только показаний Семена ему никогда не приносили, из чего можно было заключить, что тот старается говорить как можно меньше.
На очную ставку с Лешкой Ширкалиным Петра отвели в начале февраля. Он знал, что без нее не обойтись, и готовился к ней, думал, какие из своих показаний можно оборотить против Лешки. Предательство не должно было остаться без последствий, и Петра смущало лишь то обстоятельство, что возмездие осуществлено будет не руками членов общества, а руками их врагов.
Но выбирать, увы, не приходилось.
Вначале все на этой очной ставке шло так, как и предполагал Петр. Лешка с торопливой готовностью отвечал на вопросы Певцова и даже старался своими ответами предупредить будущие его вопросы. Отвечая, он смотрел только на Певцова, хотя тот и велел обращаться с речами к одному лишь Петру. «Ты забудь, — говорил Певцов, — что я здесь. Смотри на сообщника своего и ему говори. Представь, что и нет меня с вами!» Но Лешке, как, впрочем, и Петру, трудно было это представить.
Внезапно Певцов спросил о том, намеревался ли: секретарь общества Федор Наугольных, получив от Петра бумагу, передать ее начальству. И тут Лешка сделал то, чего Петр никак от него не ожидал. «Да, — сказал он. — Мы с ним об этом в Полазне условились».
Петр понимал, что со стороны Клопова и Ивана Козьмича можно было не опасаться противных показаний. В их же интересах представить дело так, будто почти все члены общества раскаялись в своих намерениях и способствовали пресечению заговора. Да и сам Петр выполнил данное Федору обещание, ни словом не обмолвившись о происшествии под училищными окнами. Но для него непонятно было все же, почему это Лешка так стремится выгородить Федора.
«А правда ли, — обратился Певцов к Петру, — что он, — кивок в сторону Лешки,—советовал тебе уничтожить бумагу вашу, дабы обезопасить общество от разоблачения?»
Петр намеренно упомянул об этом случае в своих показаниях. Лешка же, конечно, должен был все отрицать. На мгновение взгляды их встретились, и Петр заметил, что Лешка одними губами, беззвучно и почти незаметно, обозначил имя секретаря общества.
Певцов в это время смотрел на Петра и ничего не увидел.
Теперь все стало ясно. Выгораживая Федора, Лешка требовал платы за это. И Петр, поколебавшись секунду, решил уплатить. «Это я из мстительности наговорил», — сказал он. «А показания твои о том, что бумагу вашу ты вместе с Ширкалиным составлял, — спросил Певцов,— тоже из мстительности дадены?» — «Да не составлял я ничего!—скорбно воскликнул Лешка. — Мы с братом и прочитали-то ее после всех!» И Петр, понимая, что расчет еще не окончен, проговорил тихо: «Тоже из мстительности». При этом он подумал про Семена, который наверняка не одобрил бы такой мягкости. Но что делать? Может статься, именно этой мягкостью и спасется Федор?