Она говорила тихо, почти шепотом, и Евлампий Максимович прямо перед собой, там, где перемешивалось их дыхание, увидел того егеря, что двенадцать лет назад на Бородинском поле навел на него ружье. В громе боя беззвучно дернулось дуло, белый дымок воспарил, и Евлампий Максимович понял, что точно в сердце ему идет эта пуля. Понял, и мгновенным ужасом сдавило сердце. Сжалось оно, съежилось, маленьким стало, как лесной орех, и пуля рядом с ним прошла — в грудь ударила, а сердце не зацепила.
— Вот не испугайтесь вы тогда, — говорила Татьяна Фаддеевна, — разве бы сидели мы так теперь? Да и ныне то же все. Вот дайте-ка мне бумагу вашу!
Не дожидаясь позволения, она схватила с одеяла листки, рванула их пополам. Потом медленно, будто готовясь взлететь, развела руки в стороны и разжала пальцы. Но странное дело! Хотя сквозняки по комнате не гуляли и половинки неминуемо должны были упасть по меньшей мере в аршине друг от друга, они почему-то порхнули одна к другой и, сцепившись в воздухе, легли на пол таким образом, что след разрыва едва-едва сделался заметен.
Евлампий Максимович поглядел на это чудо со спокойным удовлетворением, словно наперед знал, что так оно все и выйдет. Затем перевел взгляд на Татьяну Фаддеевну, увидел ее растерянное лицо, покрасневший носик и налившиеся слезами глаза. Проговорил успокоительно:
— Все одно, я прошение-то переписать хотел. Там еще надобно про государыню Екатерину вставить, про ее манифест. Очень замечательно в нем про воспитательные домы сказано... И слог еще поправить не мешает. х
— Уж вы про манифест-то вставьте, — со слезами отвечала Татьяна Фаддеевна, чувствуя бесполезность своих слез и хватаясь за слова Евлампия Максимовича, как за спасительную соломинку. — И слог поправьте, чтоб не так обидно было. — Она намеревалась все это с достоинством посоветовать, но не сдержалась, мучительно повела головой из стороны в сторону и вдруг запричитала протяжно, по-бабьи, без всякой уже надежды образумить Евлампия Максимовича своим причитанием:— Го-орюшко мое! Ой горюшко-о!
Да это про нее ли в девичестве старухи говорили: «Вертушка, всегда зубы на голи, не будет из нее доброй хозяйки!» А неправду говорили. Вот хозяйка она и мать и плачет теперь бог знает о чем — самой себе объяснить трудно. Мужа отплакала, дитятко отплакала, а нынче последним надеждам черед пришел.
Евлампий Максимович рванулся в подушках, накрыл своей ладонью руку Татьяны Фаддеевны и, бестолково перебирая ее пальчики, пообещал:
— Все сделаю, как вы сказали.
И действительно, поправил слог, не обманул. А также про манифест вставил. Все сделал, как обещал, одним словом.
И Андрей Терентьевич Булгаков, пермский берг-инспектор, ожиданий графа Аракчеева тоже не обманул. Подыскал для практиканта Соломирского классную должность, как того настоятельно требовали нужды Российской империи. Но сам Соломирский ничего про это еще не знал, ибо по-прежнему находился в городе Екатеринбурге по служебной надобности.
IX
Едва поднявшись на ноги, Евлампий Максимович отправился в Екатеринбург, чтобы сдать прошение на тамошнюю почтовую контору. Нижнетагильскому почтмейстеру он не доверял. Тот вполне мог известить Си- гова об очередной жалобе.
Екатеринбургский почтовый служитель принял письмо с самым почтительным видом, старательно записал в маршрут. Он даже деньги принял с таким выражением лица, словно делал это лишь по неукоснительному долгу службы. А нет, так и сам бы еще приплатил за счастье держать в руках куверт, которому суждено столь славное путешествие.
Тут за окном послышался шум голосов. Проставив на куверте номер, служитель встал и подошел к окошку.
— А, — сказал он, — Косолапова ведут. Главного смутьяна кыштымского. Каждый день его тут проводют — из острога в суд, а народ все любопытствует. Здоров он больно, Косолапов-то!
Про возмущение, случившееся на Кыштымском заводе купца Расторгуева, Евлампий Максимович слышал, конечно. Мастеровые и непременные работники там чуть не полгода волновались. Управляющего избили, казаков камнями прогнали и грозились даже весь завод пожечь. Дело до государя дошло, а уж он распорядился туда воинскую команду направить. Пять сотен башкирцев послали, две роты Верхнеуральского батальона да Троицкий батальон весь при двух орудиях. Сам Булгаков экспедицию возглавил. Только так и удалось бунтовщиков к послушанию привести. Простых мужиков до сотни человек палками наказали, а главных зачинщиков, в том числе и Климентия Косолапова, посадили в Екатеринбургский острог. Здесь над ним суд производили. Говорили, что Климентий — мужик грамотный, не-