Кто знает?
Но все сложилось так, а не иначе. Об этом и рассказ.
Тем не менее нужно упомянуть между делом и про ту смутную печаль о каких-то упущенных возможностях, которая отныне свойственна будет Евлампию Максимовичу и причин которой ему до конца жизни не суждено будет доискаться.
X
Евлампий Максимович сдал письмо на почту, и с этой минуты без всякого его участия начало оно совершать свой путь. Полетели почтовые тройки, заклубилась пыль на тракте и на улицах губернского города Перми, которые по способности мгновенно одеваться пыльными облаками мало чем от тракта отличались.
Пермский гражданский губернатор Антон Карлович Криднер повстречался с почтовой тройкой неподалеку от здания Казенной палаты. После этой встречи он отер лицо платком и с печалью, можно сказать государственной, поглядел на серое пятно, неопрятно заволокшее вышитую на платке монограмму.
— Надобно бы нам улицы замостить, — проговорил губернатор, обращаясь к сидящему рядом с ним в коляске губернскому прокурору Баранову. — А то от столичных путешественников стыдно.
Прокурор, успевший отвернуть лицо при встрече с почтовой тройкой, ответил почтительно, но непреклонно:
— Это, Антон Карлыч, не по моей части.
«Вот послужи с такими, — раздраженно подумал губернатор. — Одну свою часть и знают. Нет чтобы кругозор иметь!»
Но вслух прокурору ничего не сказал, а кучеру велел ехать потише.
XI
До бога высоко, до царя далеко, до князя Лобанова- Ростовского тоже не близко. А всех дальше до господина владельца Нижнетагильских заводов Николая Никитича Демидова.
После того как кони платовских казаков весело процокали по Елисейским полям и напились из фонтанов площади Согласия, Николай Никитич, снарядивший во время войны на свои средства целый полк, получил назначение послом во Флоренцию. С тех пор он там прочно обосновался, не помышляя о возвращении на родину.
Один лишь оправленный в серебро кусок железа, лежавший на полке под стеклянным колпаком, напоминал Николаю Никитичу об его уральской вотчине. Колпак был венецианского стекла, серебро богемское, а железо свое, тагильское, превосходнейшее в свете железо из руд Высоцкого рудника. Нет равного ему по ковкости, и потому покупали это железо в Голландии, во Франции, в Американских Штатах. Выделывалось в Нижнетагильских заводах железо листовое, кубовое и обручевое; косы литовские и горбуши, гвозди барочные, прислонные, сундучные, лубяные, двутесные и однотесные; подковы конские обыкновенные и с заварными шипами; крюки воротные, дверные и чуланные; колясочные ходы и мотыги бухарские; тазы, таганы и котлы салотопенные, якоря, заслонки, капканы волчьи и малые лисьи и кандалы. Да мало ли что можно выделать из такого железа!
А на том куске, что лежал в гостиной Николая Никитича, виднелось четкое клеймо, пять выстроенных рядком латинских букв: «CCNAD». Это означало: «Статский советник Никита Акинфиевич Демидов». Такое клеймо ввел отец Николая Никитича, а прежде клеймили тагильское железо изображением соболя. И теперь еще называли его «старым соболем» — по первым будто двум буквам клейма. А они совсем не то обозначали, другое. Сам Николай Никитич свое железо тоже по-прежнему называл и клейма не менял из уважения к отцу и традиции, о чем с некоторой гордостью сообщал иногда своим гостям.
Он регулярно получал от тагильских управляющих отчеты и в ответ слал свои инструкции. До места назначения добирались они приблизительно через полгода, но все равно пользу приносили немалую. Во всяком случае, как уверяли в своих письмах Сигов и управляющий Петербургской конторой Данилов, без этих инструкций давно бы все дело развалилось. А так шло помаленьку, доход приносило. Недавнее же открытие в имении золотых россыпей сулило Николаю Никитичу прямую возможность закупить всю геркуланскую, полную бронзовых римских ваз землю на три аршина в глубину.
А хороши были, между прочим, геркуланские вазы! И при созерцании их одна мысль посещала всякого не лишенного чувствительности человека: «Почему, если тысячи лет уже способны люди создавать такую красоту, не способны они победить на земле неправду?»
Сигов геркуланскими вазами никогда не интересовался, хотя и видел одну такую вазу, присланную в Нижний Тагил Николаем Никитичем. Зато у него в доме имелся необычайный самовар, также способный наводить на подобное размышление. Был этот самовар изготовлен из тагильской меди тагильскими же мастерами и состоял из семи частей разной толщины. При ударах металлической ложечкой части эти с удивительной чистотой воспроизводили семь тонов музыкальной гаммы.