Воспаление задело лишь верхние покровы и большой опасности не представляло. Но оно тянулось уже несколько месяцев, немало способствуя угнетенному состоянию духа государя, равно как и безвременная смерть Софьи Нарышкиной. Однако уже вскоре после оставления приволжских губерний ноге стало лучше. Причину улучшения Тарасов полагал в свежем воздухе, а также в благотворном нервенном возбуждении, вызванном поездкой. «На войне и в путешествии лишь дурак не поправится!» — говорил Тарасов.
На перевале, неподалеку от Миасского завода, государь осмотрел пласты жернового камня — песчаника, употребляемого на жернова. Тут же зашел разговор о кедрах. «Эти деревья, —сказал сопровождавший кортеж горный чиновник, — сколь горделивы своей вышиной и плодом, столь подвержены падению. Каменистая почва не позволяет им углублять корни, и они исторгаются». — «Да, — отвечал государь. — Но посмотрите, какова премудрость попечительной природы! Кедры сплетаются вершинами, и такая подпора награждает слабость корней». Уже садясь в экипаж, он добавил: «И между людьми так же все...»
Это замечание вызвало всеобщий восторг, и секретарь путевой канцелярии немедля занес его в дневные записки.
Вскоре разговор зашел о геогнозии. Все вежливо слушали горного чиновника, но когда тот высказал мысль о том, что самовысочайшие горы к рождению минералов неудобны, государь заметил неодобрительно: «А между людьми совсем все не так!»
И это замечание тоже нашло себе место на страницах дневных записок.
XXXVI
В одну из непроглядных сентябрьских ночей полтора десятка верховых проехали по кыштымским улицам на юг, в сторону озера Увильды. Возглавлял отряд управляющий Никита Зотов — кряжистый мужчина лет пятидесяти с густой черно-рыжей бородой, росшей от середины шеи. Рядом с ним ехали двое полицейских служителей, затем на маленькой высокозадой кобылке трусил мужик в беличьем треухе. Его длинные ноги в грязных лаптях болтались у кобылки под брюхом. Костистое безбровое лицо мужика выражало суетливую озабоченность. Вслед за ним ехали в ряд трое приказчиков, а завершали кавалькаду казаки. Все, кроме мужика, были при ружьях, а у Зотова торчали за ремнем пистолеты.
Когда выехали за околицу, мужик похлопал свою лошадь по холке и засмеялся тоненько:
— Кобылка добра, по бокам желобья, на спине жердь...
Этим он как бы предлагал себя самого и свою лошадь для шуток, могущих скрасить долгую дорогу. Но ему никто не ответил. Ехали молча. Лишь однажды приостановили лошадей, когда дорога раздвоилась, и Зотов, подозвав к себе мужика, вопросительно вскинул голову. Мужик, ни слова не говоря, пустил кобылку направо, по узкой тропе, где пришлось ехать гуськом. Но и тут его вначале оттерли вбок, под еловые лапы, а затем один из казаков придержал коня, пропуская мужика вперед себя. Мужику, видно, не доверяли и ни первым, ни последним ехать не давали.
Часа через два тропка иссякла у одной из лесных речушек, которую кони, пофыркивая, медленно перешли вброд. Дальше опять пришлось мужика вперед пустить. Он ехал в темноте уверенно, лишь иногда останавливал лошадь и не столько осматривался кругом, сколько вслушивался в ночные шелесты. Филин заухал неподалеку, и так отчетлив был его крик, так в точности он прокричал, как и положено филину кричать, что Зотов встревожился. Подъехав к мужику, спросил:
— Не сам ли знак подает?
— Спит он, Косолапов-то, — усмехнулся мужик. — И филином кричать не умеет.
— Ну-ну, — жестко проговорил Зотов. — Рассказывай!
Мужик забеспокоился:
— Слышь, Никита Михалыч, ты мне верь! Думаешь, почему я его, Косолапова, преж сего не открывал? А боялся. И сам посуди — Раеторгуев-то с чего вдруг помер? Видать, отравили его. У Косолапова верных людей много было!
— Дурак ты, — сказал Зотов.
— То-то и оно, что дурак. И Косолапов так рассуждает. Хлебушек у меня брал, у дурака, крупу брал. А что за него со мной контора расплотится, про то не думал. Вот ты пять сот рублев за него положил. Да рази ж хлебушек и крупа того стоили?
— Уж полгода эти деньги обещаны. А ты вчера только явился!
— Я тебе, как на духу, говорю, Никита Михалыч. Иначе у тебя ко мне веры не будет. Я ведь что думал? Думал, Косолапов-то атаманствовать станет. Тогда и мне кой-чего перепасть может. И почище, может, чем твои пять сот рублев. А он все правду ищет. Государя вот имать собрался. И для чего, слышно? Думаешь, прошение одно подать? Нет. Хочет он государя украсть, в пещерах скрыть и всю правду ему там рассказать. Вот чего удумал!
Зотов аж передернулся в седле:
— А не врешь?
— Зачем мне врать, Никита Михалыч? — По открывшейся прогалине они ехали бок о бок, и сапог Зотова касался болтавшейся без стремени ноги мужика. — Ну, думаю, тут он голову и сложит. Ни себе, ни людям. Какие уж там деньги! — мужик искательно заглянул в лицо Зотову:—Ты мне их как выдать-то прикажешь? Сигнациями или провиантом?