Однако дальнейшего течения событий не мог предугадать даже Илья, даром что двадцать лет состоял в лейб-кучерах. Надо же было так случиться, но только после литургии государь пригласил сесть с собой в коляску берг-инспектора Булгакова. Тот сел и сразу увидел между собой и боковым валиком перетянутую шнурком бумажную трубочку. На предмет таких трубочек берг-инспектор тоже имел взгляд довольно искушенный. Не зря он был берг-инспектором. Потому, ни в какие объяснения не вступая, он пригреб потихоньку трубочку к себе, а после засунул в карман, чтобы заняться ею на досуге.
Государь ничего этого не приметил. Кучер же Илья приметил, поскольку у него за время службы выработалось нечто вроде глаз на затылке, но смолчал. Для подобных разговоров тоже особо имелись у государя приближенные лица. А если всяк не в свое дело соваться начнет, что тогда с государством-то станется? Сплошной ералаш и никакого порядка, вот что.
XLI
Ночью государь вставал два раза, страдая желудком, и во второй раз велел камердинеру приготовить
рисовое питье. Утром он ел только овсяную кашу с котлетою, да и ту не доел. А когда стал бриться, то порезал кожу над верхней губой.
— Мои нервы вконец расстроены! — пожаловался он вошедшему Тарасову, швыряя бритву на блюдо.
— Что ж, — невозмутимо отвечал тот,— это случается с монархами чаще, чем с прочими людьми.
Желудочную микстуру государь пить отказался и едва согласился надеть под сапог повязку с травами. Хотя ноге стало лучше, Тарасов с сожалением вынужден был констатировать, что путешествие уже исчерпало свои возможности к поправлению здоровья государя и теперь, буде затянется, может воздействовать в обратную сторону.
— Завтра едем,—сказал государь, будто уловив мысли своего лейб-хирурга.
После завтрака он осмотрел тюремный замок, где нашел весьма малое число арестантов, никак не сообразующееся с размерами губернии и ее народонаселением.
— Или вы их порассовали куда? — спросил государь у сопровождавшего его губернского прокурора.
В последнюю неделю, едва стало известно, что Сперанского в высочайшей свите нет, Баранов сильно воспрянул духом. И вообще расслабился как-то. Потому вопрос застал его врасплох.
Но губернатор уже спешил ему на помощь.
— Не скрою от вашего величества, — с завидной прямотой знающего свое дело человека отвечал он, — точно, порассовали! Но не иначе как по решению судебных мест, течение дел в которых не могло не быть ускорено известием о приезде вашего величества!
Такой ответ государю понравился. «Не юлит, — подумал он. — Не дипломат, значит...» В последнее понятие вкладывался им обычно предосудительный оттенок. Хотя и называли его в Европе «византийской лисой», но сам он про себя знал, что неважный был дипломат — не Талейран, не Меттерних, не Поццо ди Борго. И охотно признавался в этом недостатке, полагая причину его в сердечной искренности. У монарха иные имелись возможности послужить своему народу. Кто еще из его европейских братьев решился бы на такое путешествие? Дикие горы, ужасные дороги, отсутствие женского общества— и все для того, чтобы видели всякие области и классы его о них попечение... А что касается русских дипломатов, то самые способные из них находились, к сожалению, не при парижском дворе или венском, а при его собственном. Один Аракчеев, высокая душа, был не дипломат.
Из тюремного замка поехали в казармы кантонистов. Оттуда государь, чувствуя сильную резь в желудке и уже утомленный осмотром достопримечательных мест, каковыми в каждом городе были тюрьмы, казармы и богадельни, направился в богадельню приказа общественного призрения. Здесь его внимание остановил солдат Савельев, помешавшийся на том, будто ему не выдали жалованье за три года. Государь велел удовлетворить претензию этого несчастного.
— Сие ненадолго его успокоит, ваше величество, — рискнул заметить Баранов.
— Что нужды! — отвечал государь. — Пусть хоть несколько минут будет доволен.
Эти столь удачно нашедшиеся слова на недолгое время вернули ему хорошее расположение духа. И явилась мысль о том, что теперь необходимо выказать в чем-то и строгость. В противном случае не будет того фона, на котором отчетливее выступают благодеяния и вернее западают в память народную.