— Куда же теперь? — оборотился он к губернатору.
— Пожалуйте на гауптвахту, ваше величество, — сказал тот.
И все поехали на гауптвахту.
В этот день, сунув часовому в руку двугривенный, Татьяна Фаддеевна точно убедилась наконец, что Евлампий Максимович находится здесь, за забором. Вручить ему письмо часовой отказался, лишь поклон«обещался передать. Татьяна Фаддеевна прошлась вдоль забора, надеясь отыскать между досками какую-нибудь щелочку. Но щелочки не отыскалось. Единообразно заостренные тесины стояли одна к другой плотно, как солдаты на плацу, и даже дырки от выпавших сучков были в них замазаны свежей зеленой краской. Какая-то баба пронесла мимо четвертую дружку ведер — видно, постирушку затевала, а Татьяна Фаддеевна все ходила вдоль забора, мечтая ненароком хоть голос услышать Евлампия Максимовича.
И надо же ему было во все это дело впутаться? Жили бы теперь спокойно, деточку родили. Любили бы ее совместно. А что правда? Так, представление одно. Пар. Ее не возлюбишь, как деточку.
И еще сомнение приходило — может, впрямь он- что согрешил, когда его так караулят? А ей и невдомек.
Тут вдруг верховой прискакал, спешился у ворот, и сразу зашумели за забором, забегали. Офицер на улицу выскочил, часового за мундир подергал, опять убежал, и другой выскочил. Заорал:
— Как стоишь, сволота!
Вмазал часовому по скуле, ружье у него чуть в сторону подвинул и тоже убежал. После еще один солдат перед входом явился — тот, которому она утром двугривенный дала. Потом зацокали вдалеке многие копыта, народ на площадь полез, и черная борода кучера Ильи вознеслась над площадью, а за ней белый плюмаж колыхнулся.
Татьяна Фаддеевна даже застонала слегка: «Передал, родненький... Передал!»
Грянуло «ура», и все с колясок сошли — сперва генерал, что подле государя сидел, затем сам государь, после все остальные. Часовые взяли «на караул», и стала тишина, а государь между ними прошел, и все следом двинулись. Татьяна Фаддеевна тоже кинулась к воротам и увидела: стоят на дворе у тополя три человека. Правый чуть скособочившись стоял, руку отставив, будто на невидимую трость опирался. И жалостливо так стоял—не приведи господи! А лицо у него было счастливое, подбородок задран, словно он на тройке во всю прыть мчался, и ветер ему волосы раздувал.
XLII
А Евлампий Максимович не увидел Татьяну Фаддеевну. Он в эту минуту ничего не видел, да и не хотел ничего видеть, кроме того единственного человека, который чуть подпрыгивающей походкой быстро шел от ворот, поблескивая лаковыми сапогами. У него было белое, будто натертое мукой или мраморное, лицо, твердый маленький рот и глаза, обещавшие великую истину.
Он шел прямо к Евлампию Максимовичу — грудь в грудь, глаза в глаза. Евлампий Максимович хотел уже
броситься ему навстречу, пасть на колена, каIк мечталось, и протянуть прошение. Уже эта мысль передалась в члены. Уже по верной воинской привычке левая нога дрогнула перед тем, как шагнуть вперед. Но в последнее мгновение он все же удержал ее на месте, не желая самовольно нарушить тот порядок, который самим государем и был установлен.
Государь шел по двору.
Земля была суха—второй день распогодило, воздух ядрен и прозрачен. Тополь в углу двора шелестел золотыми листьями. Свежий ветер от Камы раздувал плюмаж императорской треуголки. Внимая шедшему рядам Баранову, государь отвернул голову набок, отчего перед Евлампием Максимовичем отчетливо обрисовался величавый профиль. Казалось, этот профиль должны были украшать мирт, лавр и олива.
Возле крыльца государь остановился, выслушал рапорт и поздоровался с караулом. Дружное приветствие, от которого галки взлетели с соседних крыш, было ему ответом. Евлампий Максимович радостно присоединил свой голос к воинскому хору, чего по счастью никто, кроме прапорщика Зимнего, не заметил.
Затем государь подошел к прапорщику и стал слушать объяснения губернского прокурора. Не дослушав, спросил:
— А что тот чиновник?
— |Поправляется, ваше величество.
— Не скрою от вашего величества, — вмешался губернатор,— шалун... Да ведь и мы шалуны были!
Государь кивнул:
— Верните ему шпагу.
— Шпагу, шпагу прапорщику!—пронесся ропот.
Прибежал офицер со шпагой в портупее, подал государю. Тот вытащил клинок, протянул вместе с портупеей и ножнами прапорщику. Все замерли. А прапорщик с аффектацией припал к лезвию, потом отступил шаг назад, отсалютовал и бросил шпагу в ножны. Государь улыбнулся:
— В гвардию хочешь?
— Куда пошлете, ваше величество... Хотя бы и на Камчатку!