Вот идет душа твоя через мытарства, и некому о ней позаботиться.
В далеком твоем дому никто не завесит на сорок дней иконы полотенцем, сберегающим душу. Никто не встряхнет его на сороковой день за околицей, не отпустит душу навстречу ветру, и лесу, и всему российскому простору. Не привесит никто полотенце это в углу дома — нечем будет душе после мытарств утереться.
И чашку воды с двумя соломинками крест-накрест никто на стол не поставит, чтобы было в чем душу ополоснуть.
А может, и не надо им твою душу ополаскивать?
Чиста она, как у младенца.
В этот же день, уложив спать детишек, Татьяна Фаддеевна присела в задумчивости к столу, на котором стояла изготовленная Евлампием Максимовичем для Феденьки пушка мортира. Она придвинула ее к себе, повертела так и эдак, а затем надавила крючок, устроенный в лафете. Щелкнула хитрая пружинка, и медный шарик, описав дугу, ударил в висевший на стене лаковый поднос, изображающий отрока на горящей колеснице.
«Дин-н», — откликнулся поднос.
В далекой Флоренции Николай Никитич Демидов, томясь предчувствием бессонницы, обошел вечером свои коллекции. Он и думать не думал ни о воспитательном доме для зазорных младенцев, ни о тирольских коровах, ни об отосланных в Златоуст мастеровых беспокойного нрава. В России об эту пору шли дожди, а над уральской вотчиной его мог и снежок просыпаться, телеги скрипели в грязи по ступицу. А здесь дни стояли сухие, ясные. Здесь люди жили легко и умирали легко.
И он тоже легко умрет.
Николай Никитич прошел картинную галерею. Тускло светились в сумерках золотые рамы, поблескивал лак на бесценных полотнах. Геркуланские вазы располагались вдоль окон на особых пьедесталах, будто на грядках. Он подошел к недавно приобретенной на аукционе тонкогорлой красавице, пристукнул костяшкой пальца по отчищенному рельефу и сказал:
— Моритури те салютант.
«Дон-н»,— отозвалась геркуланская бронза.
И Семен Михеич Сигов, радуясь вечернему покою, коснулся два раза чайной ложечкой своего музыкального самовара.
«Дин-н, дон-н», — прозвенел самовар.
А в гостиной у Платонова совершенно нечему было в этот вечер звенеть. Он сидел с женой за картами, когда внезапно отскочила задвижка на раме, шумно распахнулось окно и с жутковатым шелестом хлынул в гостиную ночной ветер.
— Безногий вошел, — сказала заводская исправница.
Побелев, Платонов вскочил со стула:
— Что болтаешь?
— Ветер безногим зовут... Не слыхал?
— А, — с облегчением проговорил Платонов, закрывая окно. — Я-то уж бог знает что подумал.
XLVI
Между тем по Перми распространялись всякие слухи о внезапной смерти арестанта с губернской гауптвахты.
Говорили, к примеру, будто он похитил у спящего часового ружье, вышел в город и, взобравшись на балкон булгаковского дома, стрелял в берг-инспектора. Но не попал, а сам был застрелен наповал подоспевшим начальником караула. Другие же говорили, что начальником караула он никак застрелен быть не мог, ибо того видели под утро выходящим из заведения госпожи Свистоплясовой, а застрелил беглеца сам берг-инспектор из пистолета. По иным, однако, сведениям, арестант ни в кого выстрелить не успел, скончавшись от разрыва сердца прямо на площади, где и был обнаружен шедшим к заутрене протоиереем Капусткиным. Но и это было тоже не окончательное известие. Один приказчик, квартировавший неподалеку от гауптвахты, слышал той ночью, к которой все относили указанное происшествие, ужасные крики, а затем шум драки и выстрел. Крики, по его утверждению, были совершенно богохульные и касались, в частности, особы высокого путешественника. В то же время иные обыватели, также жившие поблизости, ничего такого не слыхали. И солдаты из караульной команды свидетельствовали, что арестант помер от сердечной немощи, так как службу они несут исправно и даже мышь без их ведома с гауптвахты выбраться не может.
Одно тем не менее доподлинно сделалось известно: начальник караула вынужден был две с лишним недели отсидеть на гауптвахте.
Кое-кто связывал это опять же с побегом того самого арестанта, но большинство — с заведением госпожи Свистоплясовой, переживавшим бурный расцвет после отъезда государя императора.
От чиновных гостей там, говорили, просто отбою не было.
Да оно и понятно — надо же когда-то людям развеяться, позабыть про заботы. Как раз в это время случилась у госпожи Свистоплясовой в заведении громкая потасовка, участником которой явился будто и начальник караула.
А еще по одному, уж и вовсе невероятному, известию, этот арестант бежал с гауптвахты неведомо куда. На кладбище же у речки Егошихи захоронили пустой гроб, дабы скрылась общая оплошка, для чего и провезли rpod по улицам середь белого дня.