склоненном лице казались прикрытыми, и Петр ощутил, как у него потеплело в груди — от жалости, нежности и предчувствия самой возможности когда-нибудь увидеть ее спящей.
Ключарев застонал, дернулся и, не просыпаясь, попытался сорвать с себя тряпицу. Под лопатками и у плеч обнажились сине-багровые вздувшиеся полосы. Анна быстрым кошачьим движением перехватила руку отца, отвела в сторону. Он еще раз попробовал сбросить тряпицу, а потом так же внезапно затих, откинув голову набок и приоткрыв рот. На лице его застыло изумленное выражение, словно он в мучительном своем забытьи удивлялся чему-то очень высокому — дереву или колокольне.
— Ничего, — щедро пообещал Федор Абрамыч. — Через неделю встанет твой родитель... А ты, что ли, так и будешь тут одна сидеть? Мать-то где?
— Умерла она, — сказал Петр. — Пять лет уже как умерла. Вместе с моей, в тридцать первом.
У него самого отец не женился больше по немощи — киловат был, страдал грыжей. А Ключарев, хотя имел на примете одну вдовицу, дожидал, пока Анна замуж выйдет. Жалел младшенькую, не хотел с мачехой жить приневоливать.
— Угу,— кивнул Федор Абрамыч, направляясь к двери.
Ему не нужно было объяснять, что значила смерть, выпавшая на тот год, когда холера морбус поднималась по Каме до самого Усолья.
Едва закрылась дверь, Петр присел рядом с Анной. На людях он бы остерегся так пристраиваться. Сели рядом, выходит все, жених и невеста. И сейчас, хотя не до того было, Петр все равно успел про это подумать. И почувствовал, что Анна тоже про это подумала, не могла не подумать. Уж слишком быстро она отодвинулась, подобрав под сарафан свои маленькие аккуратные лапоточки.
— Что вышло-то?
— Что да что! — Анна не смотрела на него. — У Лобова знаешь, поди, закон каков? Войдет и стоит, смотрит. А кто оглянется, тому в ухо. Глаза-то не распускай. Работай знай. Ну а папаня оборотился. Тот подскочил, ровно нарочно стерег, да неловко подскочил. Папаня увернуться хотел, тачку с рудой выпустил и
аккурат ему на сапог. И в<се дело. Он, Лобов-то, с утра нынче зенки наливши ходил. Много ли ему надо? С Венькой Мальцевым, уставщиком ихним, тут же и высекли. Венька мужик здоровый. Он держал, а Лобов сек.
— В память приходил? — спросил Петр.
— Приходил.
— И что говорил?
— Жалел, что оборотился... А ты бы не пожалел?
Уже совсем тихо стало в госпитале. Больных было мало, поскольку в последнее свое посещение управляющий многих разогнал по работам, из-за чего у них с Федором Абрамычем в очередной раз вышла крепкая ссора.
— Ты-то в сюртуке ходишь,—выдохнула вдруг Анна. — С тобой бы не посмели того сделать... Барин выискался!
— Да какой я барин, — смутился Петр. — Такой, ка1к и ты, крепостной человек. Только что грамотный... Хочешь грамоте знать?
— Ничего я не хочу, — огрызнулась Анна и тут же навзрыд, с прихлебом заплаклала.
— Ну что ты, — бестолково утешал он ее, не осмеливаясь обнять за плечи. — Что ты! Да поправится он. Федор Абрамьгч верно сказал. — И все совал, совал ей прихваченную с подоконника кружку с водой, пока она не начала наконец пить, жалобно причмокивая и по-детски хлюпая носом.
IV
Этой ночью Петр вспоминал мать.
В последнее время такое случалось все реже, и сами воспоминания утратили прежнюю яркость, когда за любой малостью, запахом свежего теста, к примеру, виделась она, как живая. Теперь больше припоминались всякие случаи, а просто так мать являлась редко. У них с отцом заведено было поминать ее не в день смерти, а в январе, на Татьянин день — мать Татьяной звали. Тогда приходил брат Николай с женой и наезжала из Полазненского завода тетка Дарья, материна сестра. И еще случались родственники. Тетка Дарья пекла пироги, а отец, сходив за вином к Архипке-котомошнику, торжественно поднимал стопку и возглашал: «Помянем покой-
ницу, чтоб и нас помянули!» Все пили, а после рассказывали про мать каждый свое, но всякий раз одно и то же. Отец про то, какая она была хозяйка: «Знал, кого взял. Хотя из мужичек простых, а такая домовница и огородница, что по всему Чермозу другой такой не бывало. Ты, Дарья, не такова будешь, нет. Кровь одна, а далеко тебе до нее!» Потом все про мать забывали, как всегда на поминках случается, и начинали о разном говорить. Отец с Николаем все больше про высокие предметы рассуждали. Про короля французского, как бы его укоротить, или про кометы — отчего происходят. И спорили хотя с жаром, вроде, но все равно без души. С Петром отец так ,не спорил. Близкие люди такие споры редко затевают, а уж если затеют, то бьются до последнего, до смертной обиды. Тут же по-иному было— поспорят, поспорят, да и махнут рукой. Лишь напоследок еще мать вспомнят — какая она была петь мастерица, и разойдутся.