Войдя в кабинет, Лешка сделал несколько шажков, стараясь не повернуться при этом боком к управляющему, и замер у стены, под литографированными портретами лазаревских предков. Черноволосые и темноглазые предки господ владельцев непроницаемо смотрели в окно поверх Лешкиной головы. Среди них были руководители армянских переселений в Россию, толмачи русских посольств, отправлявшихся с берегов Невы к гилянам и кизилбашам, и просто удачливые мануфактурщики. Как раз напротив кресла Ивана Козьмича висел портрет Екима Лазаревича, владельца Фря- новской шелковой мануфактуры и любимца Екатерины Великой. Это он шестьдесят лет назад сначала взял в аренду, а потом приобрел у Всеволожских в вечное пользование Чермозский завод вместе с четырьмя тысячами крепостных людей. У Екима Лазаревича был острый голый череп, и остатки волос, торчащие по бокам, казались продолжением ушей...
— Вот он, — сказал Клопов. — Полюбуйтесь! И ведь как жил-то... А туда же, бунтовать!
Иван Козьмич с неудовольствием глянул в сторону Клопова:
— Не того увещеваешь, кого надобно.
— Закоренелых, — бросил в ответ Клопов, — не увещевать, а наказывать должно. Французский язык учат, а благодарности своей господам владельцам понимать не могут. Срамота ведь!
— Потому и не могут, — загадочно произнес Иван Козьмич.
В руках он вертел медное колечко с девизом общества, которое Лешка ночью отдал Клопову. И Лешка понял, что напрасно это сделал. Колечко уравнивало его с прочими членами общества, а бумага, где не было его подписи, отделяла от них. Но бумага хранилась у Петра, и не видно было возможности ее заполучить.
Иван Козьмич в упор поглядел на Лешку:
— Вы с соседними заводами сношения имели?
— Не имели, — с готовностью ответил Лешка, от напряжения подавшись даже вперед и чуть не потеряв равновесие.
— Ас Пермью? С поляками ссыльными?
— Нет... Истинный крест, нет!
Отвечая на этот вопрос, Лешка украдкой взглянул на Клопова — не помянет ли тот про пана Оржеховско- го? Но Клопов промолчал. Не хотел, по всей видимости, говорить о том, что сам дал благословение на занятия с мятежным паном.
Клопов расхаживал по кабинету, зловеще похрустывая сжатыми у фалд сюртука пальцами. Пальцы его легко раскачивались в своих гнездах и хрустели, как деревянные. Возле портрета Екима Лазаревича он оборотился к управляющему:
— Не угодно ли знать мое разумение о дальнейших действиях наших?
Такой вопрос Лешку обрадовал. Выходило, будто его призвали сюда для того, чтобы совместно обсудить будущность членов общества.
Но Иван Козьмич движением руки остановил Клопова и кивнул Лешке на дверь:
— Выдь пока!
— По моему разумению, — начал Клопов, едва за Лешкой закрылась дверь, — следует немедля устано-
вить наблюдение за главными зачинщиками. Затем отписать в Петербург и ждать распоряжений от Христофора Екимыча...
— Отчего же сразу в Петербург? — удивился Иван Козьмич. — Может, в губернию сначала?
— Вы что, хотите огласки? А вот господа владельцы, я уверен, огласки не хотят!
— Никто, — назидательно произнес Иван Козьмич, как будто перед ним стоял не второй человек в имении, а самоуверенный юнец,— ни в чем уверен быть не может.
Он прекрасно понимал, что скорее всего дело обстоит именно так, как сказал Клопов. Но Христофор Екимович был далеко и в последнее время Чермозом интересовался мало. Губернатор же, Гаврила Корнеевич Селастенник, был близко и очень даже интересовался нахождением его, Ивана Козьмича Поздеева, на должности управляющего лазаревской вотчиной.
Для этого имелись свои причины, связанные с событиями пятилетней давности. В тридцать первом году, когда из-за холеры повсюду упал спрос на железо, решено было часть чермозских мастеровых посадить на землю крестьянствовать. Однако отвыкшие от крестьянской работы мастеровые решением этим возмутились. Произошел бунт, во время которого едва не пострадал чиновник Главного правления уральских заводов, надумавший увещевать смутьянов. Иван Козьмич не сумел тогда проявить должной твердости и с тех пор считался в губернии человеком ненадежным, мужицким потатчиком. А прошлогодние волнения в Кунгурском уезде, привлекшие внимание столичных властей, сделали губернатора вдвойне осторожным. Потому за последний год многие управляющие, в чьих владениях имели место возмущения, были удалены со своих должностей. И Иван Козьмич по различным приметам догадывался, что скоро должен наступить его черед. Слухи о непрочности его положения просочились уже в Чермоз, и для Ивана Козьмича не было секретом, что на его место почти единодушно прочили Клопова. Между тем место это помимо власти давало его обладателю и немалые денежные выгоды. Конечно, своевременное раскрытие заговора могло упрочить положение Ивана Козьмича. Но, с другой стороны, сам заговор мог послужить решительным доводом в пользу его смещения.