— Если мы скроем это дело, — колеблясь, проговорил он, — нас обвинят в попустительстве и укрывательстве.
— Мы и не скроем, —нашелся Клопов. — Мы господ владельцев известим.
Настойчивое стремление Клопова ни о чем не докладывать в губернию настораживало Ивана Козьмича. Вполне могло случиться и так, что Клопов, расчищая себе дорогу к креслу управляющего, сам известит обо всем губернские власти. А тогда судьба Ивана Козьмича будет решена окончательно и бесповоротно.
— У нас нет явных доказательств, — продолжал настаивать член вотчинного правления. — В губернии нам могут не поверить.
— А это? — Иван Козьмич приподнял мизинец с надетым на него медным колечком.
— Довольно ли этого? Вот если бы бумагу их достать, которую Поносов прячет!
Клопов намеревался сегодня же отправить письмо в Петербург и надеялся, что розыски преступного манифеста затянутся до получения ответа.
Иван Козьмич вновь заколебался. Скоропалительно, без очевидных доказательств раскрытый заговор могли расценить в губернии как комедию, которую разыграл управляющий с целью упрочить свое положение.
— Если мы всех сейчас арестуем, — подливал масла в огонь Клопов, — Поносов может уничтожить бумагу! Или совсем не раскроет, где она...
— Хорошо, — сдался Иван Козьмич. — Зови Ширка- лина.
Лешка вошел, остановился у двери. В затянувшемся молчании он так напряженно вглядывался в лицо управляющего, пытаясь угадать на нем свою судьбу, что внезапно кресло Ивана Козьмича начало отодвигаться куда-то вдаль, и сам грозный владыка Чермоза начал уменьшаться, будто Лешка смотрел на него в подзорную трубу, приставленную к глазу широким концом. И голос Ивана Козьмича, долетевший из этой дали, показался Лешке странно громким.
— Ты бумагу-то вашу сможешь добыть? — спросил управляющий.
— Да вы только прикажите! — Лешка бросился к нему и замер на расстоянии полушага от выпирающих
подлокотников. — Да вы прикажите только, господин управляющий!
— Ладно, — обращаясь не к нему, а к Клопову, проговорил Иван Козьмич. — Повременим пока с арестом.
— А с доношением губернатору? — спросил Клопов.
— Тоже повременим... Но ты и в Петербург не пиши пока ничего!
А Лешка из всего разговора понял одно — ареста не будет.
XXII
К избе Ивана Ширинкина Петр подошел уже в сумерках. Дернул сыромятный шнур в калитке, поднял засов и ступил за ограду, прислушиваясь, не взлает ли собака. Сразу же, еще до того, как с громким лязгом опустился засов, на крыльце показался сам хозяин, словно все время караулил в сенях. Спросил настороженно:
— Кто тут?
Петр отозвался.
— А! — в голосе Ширинкина прозвучало облегчение.— Заходи в избу!
В сенях он заложил дверь на крюк и вдобавок задвинул железным дрыном. Такая предосторожность еще больше утвердила Петра в мысли, что встреча ему предстоит не совсем обычная... Утром, когда он зашел по делу на кричную фабрику, Ширинкии, улучив минутку, шепнул ему: «Заглянь ко мне нынче ввечеру, сведу тебя с одним человеком... Избу мою знаешь? К кладбищу идти, по правой руке от ворот третья. Надымник — петух с хохолком...» Удерживая одной рукой на весу огромные щипцы, он другой легонько сжал Петру предплечье, и в пожатье этом угадалось нечто большее, чем было сказано словами, — сообщничество, что ли. Хотя с чего ему было взяться, сообщничеству-то? Не с того ли мимолетного разговору про загадочного Метелкина?
В жарко натопленной избе за столом под божницей сидел бородатый мужик с коротко остриженными черно-седыми волосами. Такая же пегая поросль густо покрывала его грудь, видную под расстегнутой рубахой. Перед ним стоял наполовину опорожненный штоф вина и разложены были карты лото. Фишки кучей громоздились на краю столешницы.
— Егор вот, — сказал Ширинкин. — Братан мой. Хочу вас свесть. Может, договоритесь до чего.
Егор зыркнул на Петра маленькими пронзительными глазами.
— В нумерные зерна играешь? — Глаза у него были вовсе без ресниц, голые, как у птицы.
— Играю.
— По копеечке не много станет?
— Не много, — с достоинством отвечал Петр.
Егор усмехнулся, и Петр со стыдом вдруг понял, чему тот усмехнулся, — достоинству, с каким сказано было про копеечку.