Егор ссыпал фишки в холщовый мешочек:
— На трех картах не много будет?
— Не много, — Петр постарался ответить как можно проще и не сумел. Опять вышло это с многозначительностью.
Стали играть. Когда уставили половину нумеров, Ширинкин налил всем вина. Выпили. Егор склонился к Петру:
— Вот братан мой сказывает, что ты супротив господ идешь, за волюшку. Так ли? — Петр смолчал. — Ну молчи, молчи покуда. Правильно делаешь, что молчишь. Откуда тебе знать, кто я таков. Разве что Ваня наболтал!
— Ничего я не говорил, — обиделся Ширинкин.
— И не говори. Что ты в моей жизни понимать можешь, когда мы десять лет не видались. Ты еще матушкин недотыка был, едва помнишь, поди, как мне лоб-от забривали! А я с тех пор и под палками бывал, и под пулями султанскими. За Рущук бляху на кивер имею!
— Знаю, — сказал Ширинкин.
— Знают и дьячихи, что кутью варят из гречихи... Ну, давай дальше играть!
В конце концов он выиграл, опередив Петра и хозяина нумеров на десять, — то ли везло ему, то ли фишки знал на ощупь. Облапив раскоряченными пальцами бороду, долго разглядывал карты, потом деловито пригреб к себе медяки, выпил, не наливая никому, еще чарочку и вдруг запел глухим вздрагивающим голосом:
— Как Паскевич, граф Паскевич, господи-ин, Опивает-объедает наше жалованье,
Боевое, строевое, третье денежное-е».
Пел он, ни на кого не обращая внимания, как если бы один сидел в избе. Вышла из-за перегородки жена Ширинкина, встала у косяка, сложив руки под грудью.
— ...Он на эти-то на деньги, граф, палаты себе склал, Он повыстроил хоромы, бел-хрустальной потоло-ок, И на том ли потолку бежит речкою вода-а, Бежит речкою вода-а, бела-рыба пущена, Бела-рыба пущена, кровать нова взмощена...
Он оборвал песню так же внезапно, как и начал. Провел ладонью по груди под рубахой, сминая жесткую поросль. Пояснил:
— Душа горит!
И с этим его движением Петр припомнил наконец, где он видал Егора прежде...
Лет десять назад, еще перед турецкой кампанией, ходили они с отцом смотреть, как увозят из Чермоза рекрутов. Рекруты, трое парней, медленно шли по улице рядом с подводами. Толпа, истончаясь, тянулась за ними от конторского крыльца. Мужики на ходу подносили рекрутам и полицейским служителям вино, пили сами. Бабы, одетые во все белое, голосили, как на похоронах, цеплялись за парней. Те отстранялись, бестолково шарахаясь из стороны в сторону. Ребятишки визжали. Пыль застилала глаза. Первым шел высокий черноволосый парень. Одной рукой он обнимал всхлипывающую женщину, а другой так же водил под воротом рубахи, будто жгло ему за грудиной. Они прошли совсем рядом, и отец сказал: «Не слесарь был, а золото. Аглицкие замки умел работать. Да норовист больно. Вот Иван Козьмич и расстарался, не поглядел на убытки...» — «Допрыгался Егор! — с довольным смешком отозвался стоявший возле приказчик Ромашов. — А ведь вольную хотел получить, в город податься... Вот и получай заме- сто вольной солдатский билет!» Егор первым запрыгнул на подводу, вырвал у возницы вожжи, хлестнул лошадь. Крик взлетел над улицей. Бабы, срывая с себя платки, простоволосые, поволочились в пыли за подводами, потом отцепились. Петр смотрел, как они вставали на ноги, потерянно озираясь, как шли назад, и таинственная полупонятность всего происходящего наполняла душу сладким ужасом...
— В отпуску? — спросил Петр.
- Ширинкин усмехнулся:
— Леший ему отпускной билет выправлял!
И Петр понял — беглый.
— Что ты можешь про рабство понимать! — оборотился к нему Егор. — Черная зависть в тебе говорит, что с господами вровень встать не можешь. А наш брат для тебя — плюнуть да растереть!
Петру вспомнилось, как Клопов однажды про декабрьское возмущение толковал: решили, мол, корнеты с подпоручиками разом тех чинов достигнуть, каких службой и добродетелью всю жизнь достигать надобно... И вот теперь ему самому то же говорилось. .
Ширинкин вступился за него:
— Знаешь, Егор, присловье есть: в книгу глядит, а огонь говорит... Об нем и сказано!
Петр начал объяснять про общество — как составилось и какую цель имеет. Егор слушал внимательно, кивал: «Дельно... Дельно!» Но, услышав про сенатора в Петербурге, помрачнел:
— Где господа, там и обман. Их козье племя с концом переводить пора!
— Дворяне тоже разные есть, — сказал Петр.
— Разные-то разные, а супротив мужика все за- один... И когда подняться думаете?
— Когда общество умножится.
Егор присвистнул:
— Э, парень, долгонько ждать придется. До морковкина заговенья... А я ждать не могу, схватют. День- два побуду и уйду.