— И куда же?
— Беловодского царства проведывать.
Петр удивился:
— Не знаю я такого царства.
— Есть такое царство, — насупился Егор, — Бело- водское. Все там по божецкому закону живут. Ни помещиков, ни других каких господ нет. Да и воровства, обману, грабежу в христьянах нет же. Молются там по старому закону, двоеперстно. Младенцев посолонь крестят. А плоды в том царстве всякие родятся: и рожь, и пшеница, и виноград, и сорочинское пшено, рис то есть... Мне про то царство старец один в Чугуеве сказывал. Его после унтер к полковнику отвел. Так он, старец-то, полковника нашего все «братцем» величал. Тот взъярился: «Ты как смеешь мне такое слово говорить?» А старец: «Это по-вашему, кто царь, кто енарал, а по-нашему все братья!» И шапки не сымал, покуда не сбили.
— Где ж оно, это царство? — спросил Петр.
— Далеко... Мне б только до Алтайских гор добраться, а там найдется, кому дорогу указать. От Китайского государства, сказывают, сорок четыре дня пешего пути к беловодской границе... А вот вы, ежли власть возьмете, как все устроить полагаете?
— Не было бы рабства, а там само все устроится.
— Нет, парень. — Егор встал, тяжело навис над столом.— Для тебя, может, и устроится. А для меня? Для него? — он ткнул пальцем в Ширинкина. — Посолонь младенцев крестят, нет ли—нам все одно. Кто как хошь, так и ходи круг налою. А чтоб власти господской не было, чтоб мужик всему был голова — вот дело! И солдатчины не будет. С кем воевать-то?
Петр тоже встал:
— Ну, а не найдешь ты этого царства, тогда что?
Егор неожиданно улыбнулся и ткнул Петра кулаком в плечо:
— Может, и к вам приду, ежли под палками где не кончусь. Примешь в свое общество?
— Приму, — серьезно ответил Петр.
Ширинкин, провожая его, вышел на двор.
— Упреждать тебя не буду, — сказал он на прощанье.— Не маленькой. Молчи, знай... Глядишь, и дождемся весточки из того Беловодья! Жаль, не скоро еще. До весны мы его у сродников схороним...
Ночь была морозная, тихая. Полная синяя луна висела над Чермозом. На повороте, где занесло чьи-то сани, серебрился под луной снег, гладко срезанный санным полозом.
XXIII
Следующие три дня Петр оставался ночевать в училище. В комнату горнозаводского класса он притащил из дому старое одеяло, подстилал его под себя на сдвинутые столы, а сверху укрывался шинелью. Здесь никто не мешал чертить, читать, думать, просто стоять вечерами у окна, где звезды виднелись в низком северном небе, тусклые, словно завернутые в промасленную бумагу.
Потому он не особо обрадовался, когда Мишенька Ромашов попросил дозволить и ему ночевать в училище. Мишенька подошел к Петру после обеда и, робея, ска-
зал, что хочет хоть несколько дней отдохнуть от попреков отца. Старший Ромашов выслужился до приказчика из мастеровых. И полагал, что с этой ступеньки сын его должен шагнуть уж никак не ниже члена вотчинного правления. Мишенька, однако, никуда пока шагать не собирался. В прежние годы отец частенько поколачивал его за отсутствие честолюбия, но теперь дело обходилось попреками.
— Ладно, — сказал Петр. — Приходи.
Вечером он отдал Мишеньке свое одеяло, а сам ушел в пустую библиотеку, где висел такой же замок, как на двери горнозаводского класса.
Мишенька скатал конец одеяла валиком вместо подушки, снял валенки и лег, укрывшись шинелью. Кроме него и Петра, в училище никого не осталось. Было тихо. Лишь чуть слышно потрескивали, рассыхаясь возле печей, свежие половицы верхнего этажа. Иногда ветер шлепал по окнам, и тогда от неуловимых ночных сквозняков шевелились на стенах листы абрисов.
Однако происхождение всех этих таинственных шумов Мишенька понимал не сразу, а лишь по прошествии некоторого времени. И за время, протекшее между тем мгновением, когда он слышал звук, и тем, когда догадывался о его происхождении, он всякий раз успевал испугаться. Комната горнозаводского класса, такая привычная днем, теперь, в темноте, совершенно переменилась. В знакомых предметах проступили иные, неявные очертания. Когда Мишенька поворачивался с боку на бок, то долго потом не мог сообразить, что находится перед его глазами — шкаф, стена или окно.
Потом он задремал.
Проснулся Мишенька от едва слышного звука шагов. Шаги были тихие, осторожные, но он ощутил их так остро, будто кто-то стучал костяшкой пальца по днищу того стола, на котором он лежал. Шаги приблизились. Он услышал, как распахнулась дверь, и ему почудилось даже, что видна стала все расширяющаяся светлая полоса, хотя никакой полосы увидеть было нельзя, ибо коридор был темнее класса. Мишенька почувствовал слабое движение воздуха над столами и вдруг понял, что это Петр вернулся из библиотеки.