Но спокойнее от этого не стало.
Мишенька притворился спящим, тяжело вздохнул, с натугой вздымая свою тощую грудь, и вновь мерно за-
сопел. Но Петр, вместо того чтобы пройти прямо в угол, где собирался лечь, вдруг направился к Мишеньке. И шаги его стали другими — вкрадчивыми, неоткровенными. В ту же минуту ужас, глухой ко всем доводам слабо сопротивляющегося рассудка, пронизал маленькое, скрюченное под шинелью тело Мишеньки Ромашова.
«Он уже все знает, — подумал Мишенька. — Все знает про меня, про Лешку. И сейчас он меня убьет... По седьмому параграфу...».
Лицо Петра склонилось над ним, внезапно проступив из темноты.
Не в силах дольше притворяться, Мишенька хрипло, с криком, втянул в себя воздух, а затем скатился со стола в сторону, противоположную той, где стоял Петр. Он попытался сразу же вскочить на ноги, но упал и ударился спиной о нижний ящик шкафа. Шкаф дрогнул. В нем тихо, по-сусличьи, пискнули стекла.
— Ты чего? — встревоженно спросил Петр. — Чего с тобой?
Мишенька сидел на полу спиной к окну, и лица его Петр разглядеть не мог. Но Мишенька прекрасно видел лицо Петра, чуть синеватое от ложившегося на него за- оконного света. Он смотрел на это лицо, видел, как Петр в недоумении морщит нос, будто собирается чихнуть, и медленно приходил в себя. Заныла ушибленная спина. Ему все яснее становилось, что ничего-то Петр не знает. Что он просто собирался взглянуть, как ему, Мишеньке, спится, и, может быть, даже поправить на нем шинель
Мишеньке стало стыдно. Он оттолкнулся спиной от шкафа, неуверенно встал.
— Что приснилось-то? —полюбопытствовал Петр.
— И вспомнить трудно. — Мишенька снова залез на стол. — А во сне не приведи господи как страшно!
— К утру и вовсе забудешь, — откликнулся Петр.
Он лег, поворочался немного, и вскоре дыхание его стало ровным, едва слышным.
Но Мишеньке не спалось.
Вчера утром, когда Лешка отвел его к Ивану Козьмичу, Мишенькина жизнь изменилась круто и непоправимо. В кабинете управляющего, где находился еще и Клопов, Мишенька после недолгих запирательств все рассказал про общество и про бумагу, которая интересовала их больше всего.
Хотя Лешка из кожи лез, чтобы показать, будто он,
Клопов и Иван Козьмич выступают заодно, Мишенька обостренным чутьем попавшего в беду человека быстро уловил, что разница между ним самим и Лешкой не столь уж велика.
Иван Козьмич говорил мало. Клопов же длинно перечислял все те блага, которыми по милости господ владельцев Мишенька пользовался в своей жизни. Он упомянул о сюртуках, выдаваемых на два года, и о шинелях, срок носки которых был лишь годом больше. Не забыл и о том, что при командировках сроки эти сокращались— из них вычиталось время, проведенное вне Чер- моза.
Наконец, прервав Клопова, Иван Козьмич сказал, что ждет от Мишеньки некоего скрытного старания, направленного на изобличение нераскаявшихся.
И Мишеньке показалось, что этими словами он провел невидимую черту. По одну ее сторону оказались раскаявшиеся, то есть он сам и Лешка Ширкалин, а по другую нераскаявшиеся, те, кого необходимо изобличить и заставить раскаяться. Это было просто и понятно. Не совсем понятно было одно — что имел в виду управляющий, говоря о скрытном старании.
«Я передам все Поносову», — сказал Мишенька. Он хотел добавить, что сделает это скрытно, но поймал выразительный взгляд Лешки и тут же осекся. «Болван,— тихо произнес Иван Козьмич. — Он ни о чем знать не должен!»
Потом, в сенцах, когда они остались одни, Лешка схватил Мишеньку за ворот и притянул к себе. «Ублюдок,— зашипел он.— Притворяешься, ублюдок!» Он тянул ворот вверх, и крючок на шинели больно врезался Мишеньке в подбородок. Стараясь уйти от этой боли, Мишенька задирал голову все выше, а Лешка принимал это его движение за жест гордости и непослушания. «Если проговоришься, — шептал он, — первый на каторгу пойдешь! Вперед Поносова!»
Лешка успокоился только на улице. И предложил: «Добудь бумагу, если хочешь отвертеться!» Мишенька удивился: «А что ты сам у него не попросишь?» — «Не даст он мне, — поморщился Лешка. — Я же не подписал ее... Да и сжечь предлагал недавно!» — «Ну, так и мне не даст», — сказал Мишенька.
Кончилось тем, что Лешка отправил его ночевать вместе с Петром, проследить, где тот прячет бумагу.
Всей опасности положения Мишенька до сей поры не сознавал и угрозу Лешки относительно каторги всерьез не принял. С ним, Мишенькой Ромашовым, такого заведомо не могло случиться. Да и за что? На худой конец ему рисовалось штрафование вицами.
И, прикидывая, кто сколько может получить ударов, он уснул наконец.