Петр немного успокоился. Высадить стекло могли и случайно. Вполне возможно, что в шкафу никто не рылся и подозрение не обострило, а, напротив, помутило его взгляд, заставив увидеть то, чего на самом деле не было.
Выйдя из училища, он нос к носу столкнулся с Клоповым. Тот с неудовольствием поглядел на видневшийся из-под щегольски распахнутой шинели Петра белый воротник рубахи.
— Где слуги в шелках, там баре в долгах! — многозначительно, словно только что придумал это, проговорил Клопов.
Петр усмехнулся:
— Какой там шелк! Лен это.
— Все одно... Вот шинельку-то распахнул, а шапки не сымешь. Или застудиться боишься? Срамота ведь!
Петр давно уже подметил, что у каждого маломальского приказчика были такие вот любимые словечки п присказки. Это Семен точно сказал. Будто ими лишь хотели они выделиться среди прочих, и ничем иным. Каждый столбил свою. Писарь, под чьим началом Петр в отрочестве сидел у бумаг, в таком случае говорил: «Всякая паскуда будет знать простуду, так много чести!» И Клопов уже не мог позволить себе употребить эту присказку, хотя, как показалось Петру, она прямо- таки вертелась у него на языке.
Петр промолчал, но шапки не снял.
Обычно Клопов бился до последнего и, если уговоры не помогали, сам сшибал шапку с головы наглеца. Он требовал почтения не к себе, а ко всему лазаревско-
му и вообще российскому начальству в собственном лице. Но сегодня он был на редкость снисходителен.
— Я перед тобой повиниться хочу, — сказал Клопов. — Шкаф у вас в классе вчера разбил.
— Вы? — уставился на него Петр.
— Я, — подтвердил Клопов и испугался, как бы управляющий не перепутал чего, велев сказать это Петру и даже разыграть накануне целый спектакль. — Я вчера в училище имущество по описям проверял. Ну и зацепил невзначай локотком. Двадцать лет за столом сижу, локотки-то чугунные... Казнить будешь али миловать?
— За шкаф с вас штоф, — натужно пошутил Петр.
Он тут же вернулся в училище, нашел Барклаича и спросил, не был ли вчера здесь Клопов.
— Были, — сказал Барклаич.
— А зачем приходил?
— Описи, что ль, проверял. Я не видел. Ключи дал и пустил. Идите, говорю, ваше благородие...
— Какое он тебе благородие! — возмутился Петр.— Ты не гляди, что он нос дерет. Думаешь, первый среди рабов господину равен? Да он больше всех раб и есть!
— Оно конечно, — равнодушно согласился Барклаич.
А Петр прислонился к косяку, чувствуя, как блаженно отлегает у него от сердца.
XXVII
Секретарь тайного общества Федор Наугольных вот уже второй месяц жил в Полазне при больной матери. 21 декабря он выехал по служебной надобности в Хохловский завод. А под вечер следующего дня нарочный привез ему туда письмо, скрепленное черновосковой печатью с кораблем и надписью «Поспешай»:
«Любезный брат, друг и все тут!
Вот я и в Полазне, да не где-нибудь, а в твоем доме. Слушай, пишу — черк, черк, да и только! Пишу же потому, что сверх ожиданий милого моего Ф. дома не застал. Думаю, хочешь знать причину моего приезда. Изволь. Козьмичу вздумалось послать меня в Пермь, смотреть тамошнюю ланкастерскую школу. В бытность свою в Перми он наведался туда и нашел, как говорит, много хорошего, чего бы и нам перенять не грех. А я и рад! Знаешь, поди, что давно хотелось мне повидаться с перм-
сними друзьями и девицами тож. Но, ах, ужасно, и паки реку — ужасно, что нет тебя здесь. Слушай, приезжай, пожалуйста! Я слышал, что ты выехал, только сегодня. Так очень сможешь обмануть того, кто спросит о твоем возвращении, сказав, будто забыл что-нибудь. Приезжай уж! Я же с риском опоздать буду ожидать тебя под гостеприимным кровом матушки твоей.
Алексей Ширкалин, Полазна, твой дом,
9-ть и три четверти часа пополудни
21-го декабря 1836-го».
XXVIII
Утром, направляясь в училище, где они с Черновым должны были составить опись коллекции минералов и штуфов для отсылки в Петербург, Петр еще издали приметил двигавшуюся к конторе странную процессию. Впереди при полном параде вышагивал Лобов, раскачивая в такт шагам прижатую к плечу обнаженную саблю. Лезвие ее так ерзало по сукну мундира, что, казалось, вот-вот прорежет его насквозь. Следом двое младших полицейских служителей вели мужика в не по росту кургузом овчинном полушубке. Лица его Петр не. разглядел, а когда разглядел, почувствовал, как мертвенно захолонуло сердце.
— Да ведь Егор Якинцев никак! — ахнули стоявшие у конторы копиисты.