Однако поздно ночью, когда король уснул, обняв ее властным и нежным жестом, она вдруг беззвучно расплакалась. Слезы лились и лились из ее фиалковых глаз, но облегчение не наступало. Ибо она бесконечно устала от постоянной лжи и притворства, оттого, что жизнь ее одинока и нет в ней места прежней радости.
2
Королева вспоминает
Весна началась скверно. Дождь, туман, потом опять дождь. Дороги совсем раскисли, и король, решивший было отправиться в Лондон, вынужден был отложить отъезд.
А дождь все не переставал. Утихая к вечеру, он начинал шуметь ночью, а затем весь день моросило до новых сумерек. Река Уз в городе поднялась, почти скрыв быки моста, улочки Йорка были затоплены, и по ним можно было пробираться лишь на ходулях. Утки и гуси, шумно гомоня, плавали по этим новым каналам, а бездомным и нищим надолго пришлось забыть, что такое сухая постель и одежда. Над потемневшим от влаги городом, под низким свинцовым небом глухо звучали колокола церквей и соборов.
В старом замке Йорков было промозгло и неуютно. Не спасали и беспрерывно топившиеся камины. Праздники закончились, и под сумрачными сводами дворца воцарилась тоскливая тишина. Придворные скучали, собираясь небольшими группами у огня, – зевая, они пересказывали сны и всем надоевшие истории. Король был озабочен дурными вестями, которые то и дело доставляли забрызганные грязью гонцы, и почти каждый вечер задерживался в Совете. Элизабет большей частью была предоставлена самой себе и проводила время в молитвах.
В этот вечер она, как обычно, удалилась в свою молельню и, преклонив колени перед резным аналоем, долго молилась, опершись на него и опустив лицо на скрещенные пальцы рук. Ее высоко зачесанные волосы покрывала легкая белая вуаль, и лишь у висков виднелись уложенные вдоль щек пышные золотые пряди. Платье из темного бархата закрывало шею королевы до самого подбородка, а на указательном пальце левой руки мягко светился крупный алмаз голубой воды. Прекрасные фиолетовые глаза королевы были опущены, а губы беззвучно шевелились.
Наконец она легко вздохнула и обвела взглядом молельню. На выбеленных известью, пропахших сыростью стенах не было ничего, кроме большого темного распятия. Королева долго вглядывалась в скорбное тонкое лицо Спасителя, обрамленное терновым венцом.
– Господи Иисусе! – внезапно произнесла она. – Дай мне силы устоять перед искушением!
Голос отдался эхом под высоким сводом. Элизабет вздрогнула и торопливо оглянулась. Но все было тихо, и она, дважды осенив себя крестным знамением – широко, всей ладонью, – вышла.
В коридоре двое пажей, дожидаясь ее, играли в кости, но, едва зашуршало платье королевы, сразу подскочили. Один набросил ей на плечи полудлинную накидку из черно-бурой лисы – по коридорам замка гулял пронизывающий ветер, – другой, выхватив из подставки в стене факел, пошел впереди, освещая путь ее величеству. Колеблемое сквозняком пламя отбрасывало на темные стены перехода причудливые тени.
Королева пожелала видеть дочь.
Маленькой принцессе были отведены самые уютные комнаты в замке. Ни смрада, ни копоти, полы устланы коврами, жарко натоплены камины, в воздухе витают ароматы восточных благовоний. Как только Элизабет вошла, несколько придворных дам поднялись ей навстречу. Сделав знак, чтобы они оставались на местах, королева подошла к ложу дочери. Это было монументальное сооружение на подиуме, куда вели пять ступеней. С потолка тяжелыми складками свисал парчовый балдахин, поддерживаемый вырезанными из черного дерева фигурами геральдических животных. Между ними, в золоченой колыбели, среди атласа и кружев виднелось крошечное личико принцессы.
Королева отвела ажурную кисею полога и склонилась над дочерью:
– Как она сосала? Не капризничала ли?
Полногрудая кормилица всплеснула руками:
– О нет, ваше величество, как можно! У принцессы отменный аппетит.
Поправляя оборки в колыбели, королева разглядывала дочь.
«До чего похожа на Эдуарда!»
Элизабет редко бывала здесь. Соблюдение этикета, торжественные приемы, аудиенции, празднества и уверенность в том, что за девочкой прекрасный уход, удерживали ее в отдалении. Когда же она заходила к дочери, то буквально не знала, куда себя деть. Эти няньки и прислужницы, хлопочущие вокруг, снующие туда-сюда со стопками белья пажи – все они стояли ближе к принцессе, нежели ее царственная мать. Элизабет брала малютку на руки, и ей казалось, что она видит в глазах окружающих некоторый испуг и ревность. Этот ребенок принадлежал им, они отвечали за него, и приход нарядной холодной женщины тревожил их.