— Докажи мою вину! — воскликнула она. Палец, нежно поглаживающий ее, замер.
— Вернись ко мне, Пирс! — процитировал он ее слова, сказанные той ужасной ночью. — Как отчетливо помню я эти слова. И как отчетливо я помню, что обнаружил в Хантингтон Манор и что случилось, когда я вернулся к тебе!
— Я понятия не имела, что Анна мертва! — гневно заявила она. — Я бы никогда не послала тебя туда, если бы подозревала об этом. Боже, как я могла знать, что солдаты могут явиться за тобой?
— Действительно, как — если ты не была в сговоре с Джеромом? Ты встретилась с Джеромом. Так ты мне говорила.
— Ты — хитрый! — гневно прошептала она, боясь, что вот-вот расплачется. Она задыхалась. — Как ты можешь говорить мне такое и после этого командовать моими чувствами!
— Я думаю, — сказал он, — что прошло много, много времени.
— Много времени! Действительно! И я теперь гораздо старше и умнее. Я не стану платить за грехи, которых не совершала! Если ты не спал по ночам, мечтая о мести, мсти. Неси свои плетки — режь меня на куски, чтобы скормить акулам!
— Как странно! — тихо сказал он. — Я мечтал именно о такой мести. Но в мечтах всегда присутствовало что-то еще!
— И это было…
— Желание! Роза, ты знаешь меня! Я возьму тебя. Иди ко мне!
Она неистово затрясла головой.
— Ты обвинил меня в ужасных поступках, захватил корабль, на котором я ехала, и теперь хочешь увезти меня в Англию! Значит, ты считаешь, что можешь приказать мне сдаться! Ну, так ты не можешь этого сделать. И я не поеду в Англию, я не могу ехать в Англию! И не позволю тебе соблазнить или взять меня, я не стану жертвой твоих способностей или искусства…
— Или жажды? — тихо сказал он.
Неожиданно глубокая нежность его тона, казалось, мучительно подействовала на нее, гораздо сильнее, чем любой угрожающий рев или крик. О Боже, да, прошло так много времени. И она тоже так много, много ночей лежала без сна, вспоминая, желая его. Его прикосновения, его голоса, ощущения его объятий во сне.
Она смотрела на него, пораженная действием этого голоса, этих глаз. Он требовал, потом звал, но никакого значения это не имело, потому что с самого начала он был намерен получить желаемое.
И он получит.
Он не стал ждать, пока она протянет руку, он сам нашел ее. Она не имела возможности ни дышать, ни сделать что-либо еще, прежде чем обнаружила себя у него в руках, на коленях, и их обоих — на середине койки. Потом он смотрел на нее, и серебристый огонь его глаз волновал и согревал ее кровь. Она все еще отчаянно желала бороться. Но абсолютный голод и страсть в его глазах затронули в ней какие-то глубокие струны. Она хотела снова закричать. Открыла рот, но издала только вздох.
А потом стало слишком поздно. Его рот с силой прижался к ее губам. Лихорадочно, настойчиво. И соблазняюще. Мгновение она пыталась не разжимать губ под толчками его языка. Как глупо. Он легко преодолел этот барьер. Скользнул по ее губам, зубам, поиграл с ее языком, двинулся в глубину рта, дотрагиваясь, рыская, исследуя. Поцелуй был настолько возбуждающим, что лишил ее способности мыслить. Она знала, что не может, не должна отвечать на него.
Но и отказать ему она не могла. Она закрыла глаза и с восторгом ощутила его жар. Вдыхала его запах, наслаждалась его вкусом и ощущением его объятий. Она не может отвечать…
Но было так удивительно хорошо. Она считала, что он умер, и часть ее умерла вместе с ним. Он жив, и теперь волшебство снова ожило в ней. Она знала так мало, но все же знала, что никакой другой мужчина не может обладать его страстью, его возбудимостью, его жизненной силой. Никто, только Пирс…
Он оторвал от нее губы, но взгляд его пронизывал ее насквозь. Глядя на серебристый огонь его глаз, она чувствовала, как влажны, как распухли ее губы. Она покачала головой, отрицая все свои ощущения. Отчаянно. Он должен поверить в нее.
— Нет, Пирс!
Губы его спустились к ее щеке, пальцы откинули порванную ткань лифа. Губы дотронулись до ключицы, нашли бьющуюся на шее жилку. Язык его оставлял за собой пылающую дорожку от этой жилки до ложбинки между грудями, потом рука его обхватила грудь. Она подвинулась, борясь с огнем, который эта нежная ласка вызвала в ней. Она закрыла глаза и сжала зубы.
Нет…
Но, о Боже! Так много времени! И он так тихо шептал, целуя ее тело.
— Любовь моя, ты изменилась…
Его голос, его шепот, ощущение его жаркого дыхания на ее теле… все это было так эротично! Но она не сдастся!
Но слова его омывали ее. Она уже поплыла по морю ощущений. Она должна скорее остановить его — или она пропала.
Боль. Желание.
Поцелуй обжег ее грудь.
— Ты изменилась и выросла и… Боже, ощущать твое тело, его вкус, его сладость… — слова замерли.
Он тихо застонал, слегка сжимая пальцами ее грудь; язык легко танцевал вокруг соска, потом обхватил его ртом, омывая его, согревая, посасывая его.
— Боже праведный!
Внезапно его темная голова взметнулась вверх, глаза, тысячи стальных клинков, врезались в нее со смутным гневом и изумлением. Его руки, все еще обнимающие ее, угрожающе сжались, и она почти закричала.
Но он вовсе не хотел причинить ей боль. Не в этот момент.
— Откуда вкус молока? — спросил он.
Она почувствовала, как краска залила ее всю, от щек до обнаженной груди. Она попыталась вырваться, но он запустил пальцы в ее волосы и крепко держал ее.
— Да, да! — закричала она. — У меня — вкус молока! Так бывает, когда у женщины есть ребенок! — шепотом закончила она.
Она не понимала, хочет ли он отбросить ее от себя или раздавить в своем яростном объятии. Лицо его опустилось к ней.
— Чей ребенок? — с жаром спросил он.
— О, как ты смеешь! — взвизгнула она. — С меня достаточно! Я не позволю больше оскорблять меня, клянусь. Бей меня, насилуй, швыряй за борт. Но хватит оскорблений!
Он все еще не сводил с нее глаз. К ее удивлению, его взгляд был не таким уж жестоким. Он откинулся назад, словно нуждался в поддержке стены, чтобы сдержать себя.
— Мой? — это был чуть слышный шепот, сбивчивый и жаркий.
— Твой! — воскликнула она в ответ. Пальцы его сжались на ее теле.
— Поклянись!
— О! — воскликнула она с вновь вспыхнувшей яростью, вырываясь, чтобы встать. Но никогда в жизни она не ощущала в нем большего напряжения, большей беспощадности.
— Поклянись! Ты хочешь, чтобы я поклялась! Что бы я ни говорила, ты не веришь ни одному моему слову, так зачем, во имя Господа, я стану клясться? Отпусти меня! Я предпочту сама прыгнуть к акулам, чем терпеть это еще хоть одну минуту.
Но он не собирался отпускать ее. Серебристый взгляд все еще обжигал ее глаза.
— Мальчик или девочка? — спросил он.
— Тебя не…
— Мальчик или девочка? — проревел он.
— Сын, — пробормотала она.
Внезапно его хватка ослабла.
— Мой? У меня есть сын?
Она уперлась в его грудь, решив, что наконец-то сможет вырваться. Он не стал ее удерживать. Она поднялась, подскочила к столу и обошла его. Но он все еще, казалось, был слишком изумлен, чтобы следовать за ней.
Или, возможно, это не имело значения. Если он захочет ее, ему необходимо лишь шагнуть вокруг стола. И он знал это.
— Сын? — повторил он едва слышным шепотом. — И он жив и здоров?
Она не хотела, чтобы так потеплело у нее на душе. Она не хотела ничего прощать ему, пока он об этом не попросит.
Он потряс головой, словно все еще не мог вполне понять ситуацию.
— Сколько ему?
— Девять месяцев и несколько дней, — неохотно ответила она.
Потом он встал. Роза нервно попятилась, но он не пошел к ней. Он открыл ящик письменного стола, потом другой, и нашел там то, что искал. Это была бутылка со спиртным. Он потянулся к жестяной кружке рядом с ней, потом неразборчиво что-то пробормотал.
Потом сделал огромный глоток из бутылки, вздрагивая, пока огненный напиток жег ему пищевод.
— Сын, — задумчиво повторил он.
Может быть, он считал. А может быть, понял, что, скорее всего, ребенок должен быть от него.
Роза поняла, что наступил наилучший момент для заключения соглашения, и очень спокойно сказала: