— Но мое обручение с Ксандером не делает более вероятным...
— Конечно. Все мы это знаем. Но трудно удержаться и не думать о такой возможности. — Эми смотрит в свой контейнер, на свой почти нетронутый ужин.
Из репродукторов раздается сигнал, и все мы почти автоматически начинаем собирать наши вещи. Время работать. Эми вздыхает и встает на ноги. Следы волнения еще видны на ее лице, и я вспоминаю, что творилось со мной в ожидании Обручения.
— Эми, — говорю я импульсивно, — у меня есть медальон, который я могу одолжить тебе, если хочешь, для твоего банкета. Он золотой и будет выглядеть отлично с твоим платьем. Я принесу его завтра утром.
Глаза Эми округляются:
— У тебя есть артефакт? И ты хочешь одолжить его мне?
— Конечно. Ты моя лучшая подруга.
Цветущие красными цветами молодые растения, заключенные в черные пластиковые трубы, ждут, чтобы мы их высадили в землю напротив начальной школы. Эта школа всегда выглядела нарядно. Я вспоминаю здешние интерьеры с их ярко-желтыми стенами, зеленым кафельным полом и синими дверьми классных комнат. В начальной школе легко было чувствовать себя в безопасности. Когда я была маленькой, я никогда не думала об опасности. «Я и сейчас здесь в безопасности, — говорю я себе. — Здесь нет листка со стихотворением. Папины проблемы тоже закончились. Я в безопасности и здесь, и везде».
Кроме, может быть, малого холма, где я, вопреки твердому решению держаться в стороне, часто ловлю себя на том, что смотрю на Кая, теряясь в сомнениях. Желая снова говорить с ним, но не смея сказать ничего, кроме общих фраз, которые мы говорим всем и всегда.
Глядя через плечо, я ищу Кая, но его нигде не видно.
— Что это за цветы? — спрашивает Ксандер, когда мы начинаем копать.
Земля черная и плотная. Когда ее приподнимаешь, она слипается в комья.
— Новые розы, — отвечаю я. — Наверно, они растут и в вашем саду. У нас они есть.
Я не говорю ему, что моя мама их не особо любит. Она считает, что новые розы в садах и скверах нашего Сити слишком искажены гибридизацией и не похожи на своих естественных предков. Но выращивание старых роз требует больших усилий, каждый новый цветок — это победа. А эти цветы — выносливые, яркие и эффектные, легко размножаются, живучи и долговечны.
— Мы не сажаем новые розы в наших сельскохозяйственных районах, — говорит мама. — Там растут другие цветы, более дикие.
Когда я была маленькая, она часто рассказывали мне о диких цветах, которые росли свободно в сельскохозяйственных районах. У ее рассказов не было сюжета; они даже не были рассказами, так — описаниями. Но они были красивы и убаюкивали меня.
— «Кружево королевы Анны», — говорила мама тихим нежным голосом. — Дикая морковь. Ее корни можно есть, пока она молодая. Цветки белые, кружевные. Прелестные, как звездочки.
— А кто это, королева Анна? — бормотала я, засыпая.
— Не могу припомнить. Наверное, она из Ста уроков истории. Но тише. Это не важно. Важно то, что перед тобой кружево — слишком много белых цветочков, чтобы их сосчитать, но ты пытаешься, пытаешься это сделать...
Ксандер подает мне новый кустик, я вытаскиваю его из пластиковой трубки и сажаю в землю. Сильные волокнистые корни в горшках завились кольцами — им некуда было расти. Я расправляю их перед тем, как посадить растение в землю. Глядя на эту землю, вспоминаю грязь на моих ботинках, приставшую к ним во время восхождения. А мысли о восхождении приводят меня к мыслям о Кае. Опять.
Все-таки где же он? Пока мы с Ксандером сажаем цветы и разговариваем, Кай трудится на своей работе, в то время как все остальные развлекаются, или слушает музыку один в полупустом зале. Я представляю себе, как он бродит в толпе, заполняющей, как всегда, игровой центр, в ожидании своей очереди на игру, которую он почти наверняка проиграет. Вижу, как он сидит в кинозале и смотрит фильм и слезы текут по его щекам. Нет. Я гоню его образ из своего сознания. Я больше не буду о нем думать. Выбор сделан.
Но это не я сделала свой выбор. Ксандер чувствует, что я слушаю его не так внимательно, как всегда. Оглядывается, чтобы убедиться, что никто нас не слышит, и говорит мягко:
— Кассия, ты все еще тревожишься о своем отце?
Мой отец.
— Я не знаю, — отвечаю я, и это правда. Трудно сказать, что я чувствую к нему сейчас, когда мой гнев испарился почти против моей воли. Скорее, понимание и сочувствие. Если бы дедушка посмотрел на меня своими горящими глазами и попросил исполнить его последнее желание, могла бы я отказать ему?